информационное
Фото Марии Атрощенко.Этим летом имя 22-летней архангелогородки появилось даже на электронных страницах Forbes, «Коммерсанта» — в связи со знаковой выставкой «Дивование. Открытие Севера» в Каргополе.
«Регион 29» знаком с Ульяной довольно давно. То она играет в танцевальном перформансе — хотя вовсе не танцовщица. То выигрывает в плакатной акции «Чехов-160» — хотя это её первый плакат. То принимает участие в подсолнуховой выставке известных архангельских художников, и её работа там самая трепетная и интересная.
Этим же летом имя Ульяны постоянно на слуху, хотя она только закончила третий курс местного колледжа культуры. Её работы — и на маленькой однодневной выставке «Комары» в рамках курса изящных искусств «ЦСИ Студии», и на выставке «Пустые пространства», которую центр ARKA и ЦСИ Архангельск организовали с режиссёром Евой Валиевой и хореографом Мариам Нагайчук, и на том самом «Дивовании» — проекте, который объединил Эрмитаж, Музей театрального и музыкального искусства, каргопольский историко-архитектурный и архангельский краеведческий музеи и ту же ARKA. Подивоваться её пригласили наряду с российскими художницами Ульяной Подкорытовой и Аней Слобожаниной.
Пришла пора познакомиться с Ульяной обстоятельно, не эпизодически. Мы встретились в одной архангельской кофейне, а потом медленно пошли через всю Чумбаровку, периодически останавливаясь, заговариваясь.
У Ульяны на простой футболке своими руками мелким стежком вышиты слова «Эпоха Возражения», причём некоторые буквы — нитью другого цвета, обозначая крайнюю степень безразличия и протеста. На голове у Ули — гулька. Вообще у девушки всего три причёски-состояния — вот такой спонтанный узел, коса до пояса и распущенные.
— Как будто бы волосы действительно много для меня значат, — отвечает на мой вопрос Ульяна. — Мне нравится эта связь внутреннего и внешнего. Очень многие определяют меня по гульке. Говорят: «Видишь гульку на фото — это Уля!». Это сочетание какой-то внутренней собранности и расслабленности.
Гулька не требует времени, это такая быстрая собранность мысли. Моя подруга шутит, что если Уля распустила волосы, то Уля отдыхает.
Коса же — это про связь. И это уже практически символ. Для одной из выставок Ульяна создала объект — гигантскую косу. Был ещё «фотофильм» «Коса», снятый в Кенозерье. Когда мы пошли фотографировать Улю с её работой «Наследственность» — каркас церковного купола, в котором застрял бетонный кокошник, — она тоже заплела косу.
Спрашиваю про фамилию — откуда она такая, хрустально-звенящая?
— Я знаю, что мой прапрадед был немцем и жил в Мурманске, — рассказывает моя собеседница. — А дальше — тьма. Все наши семейные исследования заходили в тупик. Я нагулила, что во Франции были такие шапочки — «кале», — и решила, что мои предки занимались ремеслом и делали такие шапочки. Ещё я знаю, что во Франции есть художница Софи Каль. У неё интересный метод — она буквально следила за людьми, могла въехать в тот отель, в котором они жили, фотографировать их вещи… Мне нравится думать, что мы, возможно, очень-очень дальние родственники.
К слову о семейном древе и корнях. Ульяна рассказывает трогательный случай. Для одной из работ ей понадобились корни. И как-то поздним вечером искать их с ней ушли младший брат, папа и дедушка.
— Корни мы так и не нашли — пришлось использовать ветки, — говорит Ульяна. — Но столько шуток, столько тепла было в этот вечер, что, казалось, что наши общие корни мы как раз почувствовали.
Ульяна росла спокойным ребёнком — «где посадишь, там и сидела». «Наверное, я интроверт», — говорит Уля. Но художка и кружки помогли развить открытость.
— Мои мама с бабушкой долгое время пели в хоре, — рассказывает Ульяна на мой вопрос про связь с искусством и фольклорной традицией. — И брали меня с собой. Но мне не нравилось: приходилось долго сидеть, ждать… И сейчас у меня странное отношение к хорам. Кажется, что иногда то очень законсервированная история, без воздуха. А хочется, чтобы был воздух. И интерпретация.
И ещё говорит:
«Меня очень пугает уродство — как внутри человека, так и во внешних проявлениях. Для меня это вопрос потери ценности. Можно сказать: «Индустриализация». Но это как будто бы не объясняет до конца. Хочется размышлять о потерях — внешних, внутренних».
Вот и выставка «Пустые пространства» была посвящена потере связи, в том числе, поколенческой. Этот разрыв связи, говорит Ульяна, ощущается и в искусстве. Причём ведь Ульяна принадлежит как к будто к двум мирам: она учится академический живописи в колледже, ходит на так называемые копийные практики в музей — когда надо срисовать знаменитую картину. А с другой стороны — она вечная студентка курса изящных искусств «ЦСИ Студии». В одном — рамки, в других — полная свобода, но нужно и то, и другое.
— Есть художники-академисты, а есть мы из ЦСИ Студий, — которых воспринимают, как какой-то детский сад, — говорит Ульяна. — Какая-то очень сильная оторванность одного от другого, и так как будто во всём. А хочется, наоборот, обнаруживать связи.
Так, Ульяна попыталась помирить и извечно разделяемое мужское и женское. Оттолкнувшись от образа прялки 1930-х годов, на которой изображены моряк и девушка, она создала «Прялку-весло», на которой нарисовала мужчину с рыбьим хвостом и женщину с крыльями.
— Мне нравится думать, что мужчина и женщина в семье — это единый сосуд, — говорит Ульяна. — По-моему, Юнг писал о том, что в каждом человеке есть проявления мужского и женского, анима и анимус. И мне захотелось с этим как-то поиграть. К тому же, я подсела на лекции по алхимии. Там очень много про это — про единый сосуд, где встречаются мужское и женское, про преобразование. И мне показалось интересным, что символы, которые есть на алхимических гравюрах — солнце и луна, лев, орёл, — встречаются и в иконописи. И вот так мне захотелось соединить, казалось бы, противоположные элементы: огонь-воду, мужчину-женщину, верхний и нижний мир.
Тут Ульяна говорит: «Жаль, что на мне сегодня нет моего любимого кулона-рыбки, ты бы, наверное, за это зацепилась». И рассказывает, что рыба — всё равно что её тотемное существо. Но иногда хочется быть такой летучей рыбой, которая на секунду выпрыгивает из воды и глотает воздуха.
Сейчас Ульяна по вечерам монтирует фильм — «Дневник русалки», привезённый из лагеря для творческой молодёжи КеноVision.
— Непонятно, фильм ли это, — оговаривается Ульяна. — Мне очень любопытна режиссура. Но не любая. «Дневник русалки» назвали видеоартом. А мне не интересно кино, в котором есть действие и линейный сюжет. Хочется говорить каким-то другим языком. А тебе говорят: «Нет, делай, как мы».
А почему вообще — русалка?
— Я использую рамку фольклора, чтобы говорить о своих проблемах, о том, что я живу, — отвечает Ульяна. — В Википедии пишут, что русалка — это девушка, умершая до брака.
Получается, что она хочет реализоваться, но у неё это не получается. Она идёт через мужчин, но они не могут ей ничего дать. Эта маята мне самой очень знакома. У меня есть какая-то тяга к мистике. Мне любопытно взаимодействие с миром скрытым. Есть чувство, что есть что-то, умом не объяснимое, но ощутимое всё равно.
Кстати, фильм можно будет посмотреть на показе 3 сентября в областном Доме молодёжи вместе с работами других участников КеноVision.
Говорю, что интерес к фольклору и традиции отчасти роднит Ульяну с другими художницами, находящими в них вдохновение — с теми же Ульяной Подкорытовой, Аней Слобожаниной, Устиной Яковлевой, Алисой Горшениной.
— Я бы не сказала, что для меня это проблема, — говорит Ульяна. — Но я начинающий художник, и некоторые символы уже кто-то использовал до меня. Та же коса: Ульяна Подкорытова придумала даже целое направление — «косизм». Как-то я подошла к ней и говорю: «Я тут хотела сплести огромную косу, как быть?». А она сказала: нужно идти глубже. Символы могут быть похожи, но смыслы могут очень сильно различаться.
Но иногда сделаешь что-то и думаешь: «Ну, наверное, это что-то между Ульяной и Аней Слобожаниной». Существование в этом общем поле учит отстаивать себя как художника.
Спрашиваю у Ульяны, знаком ли ей синдром самозванца.
— Синдром самозванца был и есть, особенно, когда делаешь что-то новое, — рассказывает Уляьна. — Мне было очень неловко, когда мой плакат с Чеховым победил в конкурсе. Это же был мой первый плакат, и я до сих пор ничего не умею делать в фотошопе! То есть, как будто это действительно какая-то случайность. А потом — ещё случайность, и ещё случайность. Ну, и думаешь: пусть они будут, эти случайности. А Forbes — это что-то такое далёкое… Есть и есть. Приятно скинуть ссылку маме с папой, но на моё внутреннее самоощущение это никак не влияет.
А ещё молодого человека принято спрашивать про планы. Вот и я спрашиваю, не собирается ли, например, Уля, поступить в какую-то академию или школу современного искусства. Но Ульяна как человек своего поколения не торопится выбирать в жизни одну-единственную дорогу, ведь в мире столько интересного.
— Я пытаюсь себе сказать: Ульяна, у тебя должны быть планы, — говорит моя собеседница. — Но я боюсь снова ошибиться, снова наврать себе. После школы у меня была программа, что нужно обязательно поступать в Петербург на что-то художественное. И в итоге я поступила в колледж Фаберже, что повлекло большие внутренние проблемы.
Полгода Ульяна проучилась в Петербурге, но чувствовала себя не на месте — что в колледже, что в самом городе.
— Помню, был момент, когда я дня три не могла встать с кровати, — рассказала Ульяна. — А потом так совпало, что умерла моя собака. И мне подумалось, что она как будто забрала мою апатию.
Тогда она вернулась домой. На память от того недолгого периода остался самоцвет, который Ульяна огранила. С виду он, говорит, красивый, а посмотришь поближе — и заметны несовершенства.
— Может, я фаталист, но сейчас у меня ощущение, что я запустила цепочку событий, и она меня куда-то приведёт, — говорит Ульяна. — Но я очень хочу жёлтый автобус и путешествовать на нём с друзьями! Я хочу побывать в разных арт-резиденциях. Мне очень хочется учиться, но я пока не представляю, где. И мне интересны разные направления. Интересна режиссура, интересен совриск, интересна сценография. Интересно ставить себе задачи и выполнять их — какие-то маленькие внутренние перевороты. Но то, с чем я живу постоянно, — это ощущение бесмысленности. Не хочется его усугублять неверным выбором.
В учёбе Ульяне хочется какой-то несерьёзной серьёзности, серьёзной несерьёзности, чтобы учёба была бесконечным исследованием самой себя.
— Часто учёба — это просто процесс передачи знаний и технологий, а человек, его индивидуальность, его внутренние потребности, его тяга к эксперименту, как будто бы вычёркивается, — говорит девушка. — Тут ещё во многом зависит от того, повезёт ли с преподавателем. Приходит преподаватель — и как будто меняет твоё сознание. У нас в колледже есть такой, ради которого там хочется находиться. Хочется, наверное, какой-то вечной учёбы, хочется оставаться пластичной, не застревать в одной форме, стилистике.
Под конец нашего разговора Ульяна вдруг говорит:
«Удивительно, что мы говорим именно сегодня. Я редко чувствую себя художником, но сегодня я посмотрела на себя в зеркало и подумала: «Я художница!».