информационное
Бэкстейдж. Фото Александры Конычевой.Съёмки короткометражной ленты прошли в Архангельске и на Белом море в январе 2020 года при поддержке киностудии «Инфильм». Свою сценарную заявку Николай Флотский защитил на Втором Арктическом питчинге. Его предыдущая картина «Теорема» завоевала диплом международного кинофестиваля Arctic Open и была показана на множестве других смотров в Москве, Нижнем Новгороде, Мурманске, Калининграде, Благовещенске, Калькутте и Тромсё.
В «Обете» влюблённые (их сыграли артисты Архангельского молодёжного театра Евгения Плетнёва и Степан Полежаев) собираются обвенчаться по индийскому обряду. Проведение таинства доверяют загадочной индианке — героине студентки из Индии Лакшми Тевар.
Над фильмом работала большая команда. Николай Флотский выступил не только как режиссёр, но и как продюсер. Художественным руководителем картины стал российский кинорежиссер и художник Рустам Хамдамов. Музыку к фильму написал композитор Иван Кушнир, известный совместными работами с театральным режиссёром Максимом Диденко. Работа со звуком шла на студии Musical Emotions Records (звукорежиссёр — Олег Кожевин). Специально для съёмок индийского брачного обряда архангельский скульптор Надежда Шек изготовила шивалингам — символ объединения мужского и женского начал.
Кадр из фильма «Обет».— Мне захотелось показать, как русская культура обращается к индийской — к свадебному обряду, — а индийская — к европейской, к живописи Возрождения, — рассказал Николай Флотский. — Я полгода преподавал в Северном медицинском университете для индусов русский язык как иностранный. Этот странный, алогичный образ — индусы на Белом море — и послужил для меня отправной точкой. Эта странность, она из сегодняшней жизни. Ещё после «Теоремы» мне задавали много вопросов: «Почему так непонятно?». Просто в жизни всё настолько не понятно! Это мой опыт: чем я старше, тем более не понятна мне жизнь. Мне была более понятна жизнь, когда мне было лет 15. Мне казалось, что всё ясно и будет так и так. Но со временем плохое начинает казаться уже не таким плохим, хорошее не таким хорошим. Всё смешивается, и это смешение всех понятий в мире с культурной точки зрения мне и хотелось показать.
— Казалось бы, в вашем фильме есть простая и понятная история: «Они любят друг друга, собираются пожениться, но в конце-концов она сбегает». Но почему-то при пересказе то, что выглядит поэтично, начинает звучать плоско. Значит, дело не в сюжете, а в чём ещё — в атмосфере?
— Есть кино, которое снимают по сюжетам, а есть кино, которое снимают по образам. Это очень полярные вещи. Мне интереснее заниматься образами. Кто-то сказал: «Если ты можешь пересказать фильм, то в чём смысл?». Самые крутые фильмы, те, которые мне нравятся, я не могу пересказать. Как пересказать «Голову-ластик» Линча? Или трилогию «Приключение», «Ночь», «Затмение» Антониони? Если это только про сюжет, то зачем тогда кино, если есть литература? Кино оперирует очень абстрактными подсознательными инструментами.
Во ВГИКе я защитил диплом по трансцендентному кино. С моей точки зрения, кино должно приближать зрителя к самому себе, а не отдалять, как это делает основной поток производимых фильмов. Например, я, когда шёл смотреть авторское кино в Москве, выходил из кинотеатра и вообще не мог вспомнить, о чём был фильм. Потому что весь сеанс думал о своём: фильм становился просто отправной точкой для того, чтобы я приблизился к самому себе. И мне кажется, это очень важно, хотя сейчас этого катастрофически мало. Наоборот, происходит какое-то расчеловечение, а поток контента из инстаграма и фейсбука только загрязняет мозг. И мне бы очень хотелось, чтобы «Обет» как раз направил зрителя на самого себя.
Николай Флотский. Фото Артёма Келарева.— Не кажется ли вам, что как архангелогородец вы неосознанно передали своим картинам то, что хочется назвать «северным характером» — лаконичность, немногословие, недосказанность?
— Всё это возникает интуитивно. Я вообще стараюсь делать фильмы более интуитивными, чем мозговыми. Мне кажется, в этом больше правды. Мозги очень часто обманывают, а когда веришь сердцу, результат лучше. Мне нравится холодное искусство. Отстранённое. Все фильмы, которые мне близки, они холодные. Мне кажется, в этой холодности есть какая-то самодостаточность искусства. Оно не кричит: «Посмотри меня!». Хочешь — смотри. Так же, как скульптура — она очень самодостаточна, она просто есть. Если ты захочешь, ты остановишься возле неё, если нет — она не будет тебя трясти, не будет навязываться. Я не люблю, когда меня трясут.
— Насколько сложно заниматься кинопроизводством в Архангельской области?
— Я считаю, что очень важно искреннее желание. И понимание, зачем тебе это нужно. Потому что, мне кажется, кино везде трудно делать. Здесь трудность возникает в том, чтобы привести нужных людей и аппаратуру. В принципе, всё. В той же Москве делать фильм будет сложнее, потому что там везде пробки. Люди всё время спешат, и, естественно, каждый чих там стоит очень дорого. Здесь даже, получается, в какой-то степени легче. Я приглашаю людей, они живут здесь неделю или дней десять, и в это время целиком посвящают себя фильму. В Москве добиться такого было бы очень сложно.
— Вы постоянный участник грантовых конкурсов и питчингов. Получается, снять кино без поддержки невозможно? А как же — взять в руки смартфон и снимать?
— Я не вполне разделяю эту идею. Для меня кино — это изображение в первую очередь. Это живопись. На смартфон это тоже можно сделать, но что-то утрачивается, что-то очень ценное. У меня нет фильма на смартфон. Может, я его сделаю. Но вот эта тема, что кино можно снять без денег на телефон, мне кажется, не работает. Так или иначе, деньги нужны — на проезд, на еду людям!
— Своего зрителя вы находите в основном благодаря фестивалям? Их вам достаточно, чтобы чувствовать, что у вас есть контакт с аудиторией?
— Пока что да. Если честно, до «Обета» я вообще не думал про зрителя. Я снимал «Теорему», потому что настолько хотел снять фильм! Я пять лет учился во ВГИКе, потом ещё два года на Высших курсах сценаристов и режиссёров. Восемь лет у меня было это желание — сделать фильм. Я долго искал этот дом, в котором мы снимали, и найти его в конце-концов было для меня настоящим чудом и подарком. Я приехал на Белое море, и мне сказали, что там есть заброшенный дом. Я пошёл в конец острова, нашёл дом, договорился с рыбаками, потом два месяца его сам переделывал... И я не думал, кто это будет смотреть.
Сейчас бы мне уже хотелось, чтобы «Обет» посмотрело как можно больше людей. Кроме как через фестивали я пока не знаю, как это сделать. Понятное дело, что в кинотеатре не будет идти один короткометражный фильм. Возможно, потом его можно было бы разместить на платформах вроде «Пилигрима». Это одна из первых платформ в России, где в свободном доступе с соблюдением авторских прав размещаются короткометражные и документальные фильмы.
Сейчас все говорят, что после пандемии мы вступим в какой-то новый мир. Если мы изменимся, то и искусство должно измениться. Должно появиться что-то новое. И «Обет», мне кажется, — это нечто новое. Это фильм, который сделан с бесконечной любовью к мировой культуре, но обращается к каким-то совершенно новым способам восприятия. По-моему, искусство должно открывать человеку новые способы восприятия, учить видеть мир по-другому.