информационное
Фото Артёма Келарева.
Юный Мухаммед по прозвищу Момо, которого воспитывает пожилая еврейка мадам Роза с лагерем смерти «Освенцим» и занятием проституцией за спиной, поможет зрителям Молодёжного театра шире взглянуть на многополярный мир в его красоте и уродстве.
Роман «Вся жизнь впереди» французский писатель Ромен Гари выпустил в 1975 году, выдав себя за неизвестного дебютанта, своего двоюродного племянника Эмиля Ажара. И так, под псевдонимом, получил вторую в своей карьере Гонкуровскую премию.
Поставить это произведение в Архангельский молодёжный приехал режиссёр Илья Мощицкий — создатель и художественный руководитель киевского независимого театра «Мизантроп», член гильдии театральных режиссёров России, победитель Санкт-петербургской театральной премии для молодых «Прорыв-2018» в номинации «Лучший режиссёр» — за спектакль «Суд над Джоном Демьянюком. Холокост Кабаре».
Илья Мощицкий.3 октября Мощицкий провёл в Молодёжном первую читку «Всей жизни…». Вместе с ним в Архангельск приехал и Сергей Кретенчук — художник из Санкт-Петербурга, который оформлял постановки Нового императорского театра и сахалинского Чехов-центра. Вскоре к режиссёру и постановщику присоединится композитор Дмитрий Саратский.
Хотя обычно у «пановцев» читки проходят в каминном зале, труппа практически в полном составе собралась в зрительном: в фойе шумно собирали декорации дачной главы трёхмерной премьеры «Смерть Норвегова». В актовом зале память о специальной школе тоже сохранилась: со стен не смылись меловые рисунки и надписи. Тем не менее, труппа полностью сосредоточилась на новой постановочной задаче.
— Мы много чего напридумывали, — обратился к артистам Илья Мощицкий. — И сейчас наша задача — попробовать жизнеспособность того, что до сегодняшнего момента зиждилось в наших головах.
Читка читке рознь. У Максима Соколова, например, она начинается с эмоциональной преамбулы — то об инфантилизме героев «Месяца в деревне», то о своём решении посвятить «Братьев Карамазовых» памяти сына Достоевского Алёши, умершего ребёнком.
Илья Мощицкий, напротив, предпочёл сначала возобновить знакомство с «пановцами», услышать текст из их уст и только потом обсуждать. Он только лишь попросил артистов читать не спеша: мол, читка — это первое знакомство с материалом, а не соревнование по скорочтению. Режиссёр слушал вдумчиво, время от времени сканируя зал взглядом и делая пометки.
Степан Полежаев.Исполнители главных ролей — Момо и мадам Розы — пока под вопросом, поэтому за арабского сироту попеременно читали то Евгений Шкаев, то Степан Полежаев. А за пожилую еврейку — несколько актрис, вне зависимости от возраста и типажа — Татьяна Харитонова, Евгения Плетнёва, Анастасия Буланова и Наталья Малевинская. Кажется, что возраст актёра при распределении ролей будет для Мощицкого последним аргументом. Впрочем, ребёнок в спектакле тоже может появиться. Ждали его и на читке, но школа же — прогуливать нехорошо.
Когда в читке решили сделать перерыв, «Регион 29» задал Илье Мощицкому несколько вопросов.
Илья Мощицкий.«Мне сейчас лет двенадцать»
— Илья, вы говорили в интервью, что материал для постановки выбираете по принципу «цепляет — не цепляет». Что вас цепляет в этом произведении?
— Меня эта история захватывает, в ней масса парадоксальных мыслей, которые проговариваются и продумываются четырнадцатилетним подростком. Автору удалость проникнуть в действительность через мироощущение взрослого ребёнка. Я думаю, это очень связано и с нашей профессией, и вообще с жизнью. От нашего внутреннего ребёнка во многом зависит наше существование, общение, призвание. Терять этот детский взгляд на жизнь ни в коем случае нельзя. В этом произведении главный контакт происходит со внутренним ребёнком каждого из нас. Через восприятие главного героя мы как будто видим, что взрослых вообще нет. И мадам Роза, и пожилой месье Хамиль — все они дети разного возраста. Вот это меня, наверное, больше всего зацепило. Мне самому кажется, что это так: что все мы — дети разного возраста. Я бы добавил, что мне сейчас лет двенадцать.
— А почему вам показалось, что эта история хорошо ляжет на труппу Молодёжного театра?
— Когда мы вели переговоры, я предложил, по-моему, три или четыре произведения. Потом я приехал познакомиться, ребята прочли, и мне показалось, что это произведение нашло в них наибольший отклик. На мой взгляд, это очень важно. Я не люблю насилия, хотя всё равно оно возникает так или иначе в работе. Но мне важно, чтобы желание быть в этом материале у труппы возникало. Потому что, если материал вызывает только оторопь, процесс сильно усложняется. Мне кажется, спектакль нужно выпускать с чувством, что ты делаешь что-то верное, что-то полезное для себя.
— Спектакль по этому роману в этом сезоне выпустит и БДТ имени Товстоногова. Совпадение?
— Не думаю!
— Это говорит о том, что материал востребован, актуален?
— Да, да. По-моему, его будут ставить не только в БДТ, где-то ещё. Мы вдруг узнали, уже после того, как договорились, многое придумали и отрисовали эскизы, что чуть ли не три театра делают спектакли по этому роману. Ну, и хорошо. Вообще, насколько я знаю, Ромен Гари, не так чтобы очень востребован на российской сцене. Я знаю, что был спектакль в Коляда-театре и знаю, когда-то давно Андрий Жолдак хотел его делать в «Современнике» с Чулпан Хаматовой в роли Момо. Но почему-то эта работа не случилась.
— Есть ли какая-то преемственность от вашего предыдущего спектакля «Холокост кабаре»? Героиня Гари мадам Роза ведь тоже в прошлом — узница концлагеря…
— Нет, никакой связи. Здесь есть национальная тема, но она, скорее, заключается в мультикультурализме. В романе речь идёт о месте в Париже, где живёт кто угодно — камерунцы, транссексуалы, гомосексуалисты, проститутки, евреи, арабы, дети… Это мультикультурное и мультигендерное пространство.
— Но для ребёнка всех этих условностей не существует?
— Да, он видит красивое вообще во всём, он общается, например, с транссексуалом Лолой, и она для него оказывается и самым красивым, и самым добрым существом. Он не делит людей на чёрных и белых, на мужчин и женщин. Самое главное, что он растёт в среде, которая, в принципе, для всех нас не является нормальной. Мы понимаем и, наверное, небезосновательно, что не очень хорошо ребёнку расти в борделе. Но здесь речь о широте взгляда и о принятии разнородного мира. О том, что мир огромный, сложный и в нём есть место всему. И отгораживаясь от этого, мы ничего не изменим.
— Можете ли вы рассказать хоть немного о том, что напридумывали?
— Нет, не могу. Я вот сейчас смотрю на актёров и понимаю, что, может быть, мало что останется от того, что мы напридумывали. Понимаете, тут важно не поразить зрителей обилием фишек или, как говорится, кунштюков, не продемонстрировать свою оснащённость, а попробовать наладить вибрацию энергий и смыслов между зрительным залом и актёрами. Что бы прозвучали темы — о вечности мира, его непостижимости, сложности, многообразии и всё-таки красоте.