информационное
Ильсур Казакбаев. Фото Артёма Келарева.Сейчас в Архангельском молодёжном театре вовсю идут репетиции. До премьеры — меньше месяца. Перед одной из репетиций «Регион 29» поговорил с Ильсуром Казакбаевым о том, как важно не опускать руки.
— Ильсур, вы вернулись в Архангельск спустя четыре года. Тогда, в 2018-м, вас только назначили главным режиссёром Салаватского башкирского драмтеатра. Сейчас вы там уже не служите. Где вы сейчас?
— В Салаватском театре я работал по совместительству. Основное моё место работы не изменилось: я по-прежнему в Башкирском академическом театре драмы имени Мажита Гафури.
— Когда вы ещё служили в Салаватском театре, вы поставили «Беруши» по пьесе драматурга, лауреата «Золотой маски» Олжаса Жанайдарова. Был ещё «Идукай» — эпическая история из времён Золотой Орды…
— Можно сказать, что это тоже Олжас. Взяв за основу эпос нашего национального поэта Мухаметши Бурангулова «Идукай и Мурадым», Олжас написал совершенно новую историю.
— Это спектакли 2019 года. А что было потом?
— Ставил спектакли в разных городах России. Из последнего, с чем мы ездили на фестивали, — это «Беруши», «Фронтовичка» Анны Батуриной, я её ставил в Татарском драматическом театре имени Габдуллы Тукая. «Преступление и наказание» в Мензелинском драматическом театре имени Сабира Амутбаева — мы с ним съездили в Ярославль на Розовский фестиавль. «Долгое-долгое детство» по повести нашего классика Мастая Карима в Казанском татарском ТЮЗе имени Габдуллы Кариева. Мы попали с ним в лонг-лист «Золотой маски».
— Ваша «Чайка» здесь, в Молодёжном, вспоминается, как какой-то прекрасный сон, словно он приснился нам всем, как Косте Треплеву. То ли он был, то ли его не было… Но воспоминания, хотя и смутные, но очень добрые.
— Да, его, наверное, от силы раз пять смогли сыграть. Я сам был очень огорчён, что его не удалось восстановить. И художник Геннадий Скоморохов вспоминал, что те декорации были у него одними из любимых. Это был один из тех спектаклей, когда казалось, что что-то получилось. Было много положительных откликов. Но не всегда от постановщика зависит дальнейшая судьба спектакля. И так вышло, что он ушёл из репертуара. Те, кто его видели, говорили, что спектакль получился. А тем, кто не успел его посмотреть, оставалось лишь верить им на слово. Спектакль превратился в какой-то миф. И если бы мы взялись его восстанавливать, мы могли бы либо подтвердить этот миф, либо разрушить его, чего бы, конечно, не хотелось.
Как сказал сейчас Евгений Евгеньич Шкаев, который тогда сыграл Треплева, возможно, будет лучше, если спектакль останется мифом.
Сцена из «Чайки». Сон!— А почему сейчас вы вновь обращаетесь к Чехову?
— На самом деле, я уже тогда, четыре года назад, думал: «Хорошо бы здесь поставить «Дядю Ваню». Эта мысль не отпускала, и театр откликнулся. Я люблю драматургию Чехова. Конечно, его пьесы ставлены-переставлены, и кажется, что всё уже тысячу раз было. И у актёров бывают сомнения: «А что мы там, после великих, можем сыграть?». Но всё равно хочется пробовать, ошибаться, изобретать свой собственный велосипед.
Во время «Чайки» я принципиально решил, что оставлю четырёх персонажей — Треплева, Заречную, Аркадину и Тригорина. Почему-то в то время мне казалось, что остальные мешают донести историю, которую я увидел. На этот раз все персонажи сохранены. Сегодня у меня нет желания кардинально что-то менять в пьесе: хочется работать с тем, что Чехов написал, более подробно разбирать каждого персонажа.
— А кто такой, по вашему, дядя Ваня?
— Для меня дяди Вани — это те люди, на которых всё держится: интеллигенты, работяги. Это атланты, которые держат этот мир. Они идут на войну, строят страну, 90-е проходят… Кто-то из них спивается, но они рождаются снова. Когда из поместья все уезжают, кто останется пахать? Только дядя Ваня. Если он сломается, застрелится, всё рухнет. Чем меньше таких дядь Вань, тем больше катастрофа для страны. Потом другие приходят им на смену — которым легче, проще, у которых ни совести, ни стыда.
Любому думающему человеку свойственно сомневаться, впадать в какую-то апатию, когда кажется, что всё не так. Человеку, который особо не рефлексирует, жить проще. Он идёт, не оборачиваясь, просто плывёт по течению. А у дяди Вани — горе от ума. Не будь он настолько начитан, настолько сведущ, он, конечно бы, так не страдал. Может показаться, что он просто ноет, брюзжит и ни черта не делает. Но не надо забывать, что всё это имение он на себе тащил. Соня — помогала, но она маленькая. И вот случился у дяди Вани кризис, он на грани. Но он обязательно должен найти в себе силы, чтобы встать на ноги и дальше идти.
Я посмотрел много спектаклей по «Дяде Ване». В некоторых из них дядя Ваня в финале умирает. Но для меня убить дядю Ваню всё равно, что убить атланта, который держит небосвод. Если он умрёт, всё полетит к чертям. Соня одна просто не выдержит. Она ещё маленькая, она девочка.
— Но ведь Соня так и говорит: «Мы отдохнём, дядя Ваня». Разве это не про смерть?
— Жизнь справедлива тем, что все когда-нибудь умрут. Другое дело — как ты к этому придёшь. Важно не прогнуться под изменчивый мир.
Сейчас очень многие опускают руки. Делаешь что-то, а потом думаешь: «А смысл?». Кажется, что всё бессмысленно. Но это не так.
Соня, если бы не было дяди Вани, была бы другой. Он нужен ей как пример. А Соня потом будет примером для других. Мне кажется, что Соня — это будущая Оля из «Трёх сестёр», которая посвятила себя учению других. У неё не будет личной жизни, она всю себя отдаст просвещению детей. Я думаю, что именно за такими людьми будущее. Нас спасут, как писал Пушкин, «медленные успехи просвещения».
— Как вы распределили артистов на роли?
— Дядя Ваня — Евгений Евгеньевич Шкаев, Серебряков — Илья Анатольевич Глущенко, Соня — Настя Хуртай, Астров — Максим Дуплик, Елена — Маша Гирс и Даша Белых, Войницкая — Яна Викторовна Панова, Телегин — Виктор Борисович Бегунов, няня — Наталья Викторовна Малевинская.
Евгений Шкаев в роли Треплева.— В «Чайке» у вас 25-летнего Треплева играл Евгений Евгеньевич Шкаев. А тут, получается, у вас возраст артистов соответствует возрасту героев?
— Да, здесь мне очень важен биологический возраст героев. Стараюсь, чтобы он соответствовал возрасту исполнителей. Потому что, как ни крути, только с возрастом понимаешь, насколько всё быстротечно.
Для меня время в «Дяде Ване» — ещё одно действующее лицо.
— «Чайка» была спектаклем яркой формы, спектаклем высокой степени условности, в котором артисты создавали, скорее, образы-маски. Но сейчас есть ощущение, что вы стремитесь сделать более тонкий, более психологический спектакль.
— В данном спектакле я бы хотел попробовать уйти, быть может, в какой-то даже бытовизм, уйти от этой масочности, о которой вы говорите. И постараться глубже проработать внутренние мотивы персонажей — почему они так себя ведут, откуда это у них началось и чем могло бы закончиться, если бы действие пьесы продолжалось после последней точки. Именно это хочется вывести сегодня на первый план. Это, как мне кажется, уводит от масочности, уводит во внутреннюю сосредоточенную работу с психологией и мотивами персонажей.