информационное
Фото Артёма Келарева.
А ведь этот удивительный режиссёр, хореограф и танцовщик приехал в столицу Севера на фестиваль уже в третий раз. Но всё равно поразил до глубины души. Архангельск видел и его «Волчье танго», и «Мефисто вальс», но на этот раз, казалось, приблизился не к инфернальному существу, повелителю бури из этих танц-спектаклей, а настоящему Адасинскому. Или такому, каким он сам позволил себя увидеть, — космическим трагикомическим клоуном.
Собственно, изначально Антон Адасинский и должен был сыграть в Архангельске моноспектакль «Последний клоун на земле» (его премьера состоялась в Дрездене в 2016 году), в котором артист призывает «увековечить космическую фигуру Клоуна, запретить жить без смеха, утвердить размер Жертвы, которую должен принести Актёр, чтобы работа его осталась навсегда». Два дня в музейном дворике монтировались декорации. Маэстро, пять месяцев не выходивший к зрителям, «забывший, как волноваться, переживать», ждал встречи с публикой…
Но пора бы уже привыкнуть, что выступления артиста в столице Севера всегда — преодоления: то дождь, то собачий холод и ветер. Вот и в третий день фестиваля, программу которого «Последний клоун…» должен был завершить, погода не задалась: дождь не прекращался целый день. Не играть было нельзя, перенести декорации, столь упорно возводимые, — невозможно, а играть — опасно: под проливным дождём могло возникнуть короткое замыкание, один огромный вентилятор под напряжением чего стоил. До последнего было непонятно, состоится ли встреча клоуна со зрителями.
В итоге было принято экстраординарное решение — Антон Адасинский пошёл на чистую импровизацию по мотивам заявленного моноспектакля. В абсолютно экстремальных предлагаемых обстоятельствах он вступил в прямой контакт с публикой, создавая перформанс здесь и сейчас, раскачиваясь от тонкой пантомимы до шоу с элементами стендапа и сатиры.
К мокрой до нитки публике (зонты были почти у всех, но не все стали их открывать, чтобы не закрывать обзор окружающим) он вышел как нищий из песни Шуберта «Шарманщик» из вокального цикла «Зимний путь», волоча за собой подобие гроба. Зрителей он подучил громко рыдать, как плакальщиков. У смеха и плача, говорит Адасинский, — одна природа, одна физика.
Дистанция между артистом и публикой сократилась до расстояния вытянутой руки, а где-то и исчезла вовсе в крепком объятии. Из нищего он превратился в принца-трикстера в шёгольском шахматно-клетчатом костюме, который может набрать номер Бога на первом попавшемся смартфоне. Архангельск увидел артиста не по-мефестофелевски молчаливого, а говорливого, близкого, блестящего шоумена. А потом, нет, — и трогательного, беззащитного мима.
Но клоун — не ферзь, он пешка перед публикой. Об этом Адасинский не дал забыть, отдав себя на растерзание зрительскому негативу. Он согласился подставить щёку за всех обиженных, заставил зрителей бранить себя, сотрясаясь от каждого ругательства.
Он же выволок на сцену троих добровольцев и устроил с ними танцы под песню из своего ленинградского прошлого.
Он же, распахнув грудь навстречу дождю, закачался на воздухе, как пушинка на ветру. «Трагедия» и «комедия», сказал потом артист, — это просто слова, а всё самое главное происходит на границе смеха и слёз.
Прозрачные штрихи дождя серебряно сверкали в лучах прожекторов, будто пронзая хрупкую жилистую фигуру насквозь. Позади пульсировало красное пятно света — как душа клоуна, трепещущая в теле.
Антон Адасинский.После представления Антон Адасинский рассказал, что именно зрители зарядили его на то, чтобы выйти под дождь.
— Такая отдача идёт от людей, такое желание видеть, — сказал артист. — Когда мы начинали, я думал: «Выйду, а там полумёртвые все…». А на самом деле они меня завели. В России всё по-другому: просто первая брачная ночь какая-то! Вполоборота тут не прокатит. <…> Сейчас очень мало стало смеха, народ такой гружёный. А тут, наконец, вау! Под дождём все мокрые стоят, все счастливые. Это момент такого счастья, что просто не передать словами. Ведь если бы нас отменили совсем, грустно было бы. А могли отменить. Но ребята молодцы, что сказали: «Давайте, артисты, выступайте, вкалывайте!». Это было классно. Ко мне потом подошёл наш художник по свету и сказал: «Слушай, как в детстве!». Как в детстве — то есть, когда всё, как впервые. И техник потом сказал: «Как в детстве было вообще!».