«Надеюсь, Фёдор Александрович не сочтёт это дерзостью»: режиссёр из Санкт-Петербурга отправит Абрамова с небес на землю

Летом 2019 года режиссёр приняла участие в лаборатории «Рыбный обоз», посвящённой тогда абрамовской прозе. Её эскиз посчитали достойным полноценного спектакля. В перерыве между репетициями премьеры на камерной сцене «архдрамы» Мария Критская рассказала «Региону 29», откуда её пристальный интерес к Абрамову и с какими художественными рисками она сталкивается, переводя его прозу на язык театра.

— Мария, одни из самых известных ваших спектаклей — это «Чук & Гек» по повести Аркадия Гайдара и «Плыл кораблик белопарусный» по сказам Бориса Шергина. Кроме их связи с Севером, эти спектакли что-то роднит с «Сарафаном»?

— Спектакль «Чук & Гек» создавался в театральной резиденции в Норвегии, открывал фестиваль визуальных театров в Стамсунде. И материал возник не случайно. Нужно было найти что-то одинаково понятное русскому и норвежскому зрителю. Это был мой первый опыт работы для детей, а также первая развёрнутая проба разговора на языке театральной эксцентрики. То есть не пластический театр, не пантомима, скорее, театральная клоунада. И после было ещё несколько работ в этом направлении — с клоунским театром «Комик-трест» в Петербурге и другие.

А «Плыл кораблик белопарусный» по Шергину, который мы поставили в ТЮЗе имени Брянцева, — это совсем другой спектакль. И с «Чуком & Геком» его объединяет разве что тема Севера. Но тема эта, конечно, необъятна. Мне близки Шергин и Абрамов на самом деле потому, что моя мама родилась в вологодской деревне. И я каждый год туда езжу.

В работе по Шергину мы встретились с нашим замечательным консультантом по северной традиции — Екатериной Владимировной Головкиной, руководителем фольклорного ансамбля Санкт-Петербургского государственного университета. Она уникальный специалист по сохранению и донесению до людей живой песенной традиции. И, как она сама говорит, что, хоть и родилась в Калуге, но в душе — пинежанка. Вот уже 20 лет бывает на Пинеге ежегодно. 

— И в работу над «Сарафаном» вы её тоже вовлекли?

— Как только я поняла, что предстоит серьёзная работа над Абрамовым, я всеми силами постаралась её привлечь. И несмотря на то, что ровно в день нашей премьеры она выпускает юбилейный концерт, посвящённый Абрамову, сейчас она с нами. А это погружение в северную языковую и песенную среду очень важно. Ведь далеко не все актёры ломоносовской труппы — уроженцы Архангельска и области. Мы узнали, например, что две актрисы оказались донскими казачками по происхождению. По понятным причинам, здешние артисты гораздо чаще сталкиваются с текстами Абрамова, Шергина и Ломоносова, но сейчас они совершенно по-новому для себя их откроют.

— Каких принципов вы придерживаетесь в профессии?

— Я внимательна к визуальной среде спектакля. В том числе из-за того, что у меня много бессловесных постановок: там очень важно, что зритель видит, эстетика. Я из тех противных режиссёров, который не оставляет художника в покое. Стараемся работать серьёзно. «Сарафаном» занимается художница Елена Соколова. Мы с ней ставили Шергина, говорим на одном языке.

До театрального института я училась на филфаке. Много имела дело с текстами, поэтому пишу инсценировки всегда сама, становлюсь драматургом в работе с прозой. Берусь ваять так, как слышу именно я, в технике своеобразного коллажа.

Современные режиссёры в постоянных разъездах, часто работают «конвейером». У меня случаются параллельные работы, но в целом я не многостаночница. И, вроде бы, получается не изменять себе: каждый раз радостно отмечаю, что работа меня цепляет по-человечески. Успеваю глубоко погружаться, не терять сердечного интереса к тому, что делаю.

Эскиз будущего спектакля, лето 2019 года.

— Спектаклю по рассказам Абрамова вы дали подзаголовок «Были. Небыли. Отголоски». И даже назвали его «шумовым». С чем это связано?

— Так называемый «шумовой» подход идёт от моего стремления максимально уловить абрамовскую интонацию и дать ей прозвучать современно, здесь и сейчас, не музейно. Подзаголовок родился из замысла.

Я позволила себе художественное допущение, что, вот, дали нашему Абрамову на небесах шанс — раз в четыре года на свой день рождения спускаться туда, где он бывал. А как бы он услышал, увидел всё это сейчас?

На это решение меня натолкнули… голуби. Я как раз размышляла над текстами, и вдруг ко мне подлетели голуби и начали ворковать. Мы с актёрами оттолкнулись от ощущения, какое бывает в заброшенном доме. Человек приходит туда, и ему чудится чей-то разговор, кажется, что вот-вот разберёшь слова. А это просто голуби воркуют под крышей. Чувство, будто вот-вот поймаешь ускользающее ощущение: вот-вот окажешься там, где уже не бывать никогда, вот-вот выйдет старушка, бабушка твоя, которой давно нет… Было желание создать такое «облако», в котором иногда вдруг что-то кристально ясно вызвучивается.

А люди — что в прошлом, что в настоящем, — все хотят быть услышанными. Народ не безмолвствует. Но сейчас нет такого человека, который как Абрамов, помог бы ему быть услышанным и расслышанным на уровне высокой литературы.

А что до шумов именно — то спектакль многим будет обязан Игорю Патокину, который у нас играет Писателя. В прошлом он, как я слышала, рок-музыкант. И в спектакле он сидит не за письменным столом — за фантастичным станком-инструментом, этаким «деревенским» органом.

Так «деревенский» орган Писателя выглядел в эскизе.

— На афише спектакля по небу летит сарафан. Тема космоса ведь возникла еще в эскизе, через оду Ломоносова?

— Тема космоса вообще не чужда жителям Архангельской области. С одной стороны, это бескрайнее звёздное небо, с другой, то, что по нему всё время взмывает с космодрома. 

Над головами людей пролетает нечто, куда брошены все деньги, ресурсы, мысли, а уровень жизни не меняется. 

Ода же Ломоносова обращает нас к размышлению о космосе, которое присуще, наверное, каждому человеку, оказавшемуся наедине с небом, на Севере уж точно.

Хотелось подчеркнуть параллель между двумя мыслителями, рождёнными здесь, — Ломоносовым и Абрамовым. Ломоносов стал создателем русского литературного языка, а Абрамов им мастерски овладел.

Тема космоса звучала и в эскизе.

— Наверное, грядущий юбилей Абрамова обнажит то, что современными театрами его творчество мало востребовано? Как вы считаете, с чем это связано?

— Согласна, дефицит обнажится. От Андрея Николаевича Тимошенко (главного режиссёра архангельского драмтеатра, — ред.) я слышала, что кто-то весело кинул клич: «А давайте в день рождения Абрамова во всех театрах пройдут спектакли по его книгам!». И Андрей Николаевич справедливо заметил, что постановок раз, два — и обчёлся: в МДТ у Льва Додина, в театре Панова и в «архдраме» — где ещё? Но я часто примечаю, что народный интерес к писателю есть. Самодеятельные коллективы часто к нему обращаются.

Я пошла купить какие-нибудь книжки Абрамова, которых у меня ещё нет, в «старую книгу» попала. И мне сказали, что «было очень много, а сейчас всё смели, — юбилей». 

Зреет такая гиперинформированность, и, конечно, есть опасения, что будет даже некое неприятие-отторжение. И, имея это в виду, очень хочется зрителя на свою сторону переманить, заставить по-новому взглянуть на то, на что нам указкой у школьной доски показывают. Переплюнуть, вернее, преодолеть всё эту юбилейность — задача серьёзная.

А почему этот дефицит вообще возник? Наверное, тенденции сейчас иные, мегаполисы диктуют совершенно другие интересы. Я думаю, объективно, когда Абрамов писал, множество людей росло, училось в школах — в деревне. А сейчас молодёжь, — а основные тенденции распознаёт, наверное, именно она, — в основном не из деревень, и у неё это не в фокусе, это чуждо. Да сейчас и негде увидеть и полюбить живую деревню, она уже тогда загибалась, а интересоваться этим на каком-то не музейном уровне, наверное, сложно себя заставить.

— С какими художественными рисками для вас сопряжена работа над абрамовской постановкой?

— Во-первых, несомненно, я ощущаю риск в связи с тем, что я приехала, как говорится, в Тулу со своим самоваром — со своим видением Абрамова туда, где его знают, чтут, изучили до косточек. 

После лаборатории мне на глаза попал отзыв зрительницы, которая укоряла молодых режиссёров в «верхоглядстве». Конечно, есть шанс встретить критику знатоков, которые сочтут, что, вот, приехала одна, пытается под юбилейный шумок галочку себе поставить. 

Но тут ведь исходно совершенно другой посыл — мой искренний сердечный интерес. Я очень обрадовалась, когда объявили лабораторию. И так хотела попасть! Ведь, действительно, ну в какой ещё театр придёшь ты сейчас с Абрамовым, кто тебя поймёт?

К тому же, возможно, люди определённых театральных привычек не смогут воспринять моё видение. 

В какой-то момент может показаться, что мы балансируем на грани фарса, балагана и, наоборот, какого-то очень откровенного разговора, — и я иду на это совершенно осознанно. 

Меня поразило, что рассказ «Старухи» был написан в 1969 году, в 2019-м ему исполнилось ровно 50 лет, и не утрачено ни на йоту актуальности! Хотелось обратить на это пристальное внимание зрителей, чтобы они поразились вместе со мной. Абсурдность многого, что происходит сейчас, уходит корнями в то время, и даже дальше, и как не воплотить этот абсурд на сцене?

Да, мы идём на определённый риск. А уж что 29 февраля мы везём премьеру в Верколу — это огромная ответственность. Надеюсь, что Фёдор Александрович не сочтёт это дерзостью и под крыло своё нас примет.