информационное
Фото Артёма Келарева.
Премьера спектакля Филиппа Шкаева «Дамская улица» по одноимённой пьесе Олега Михайлова о жёнах декабристов в Сибири состоялась в рамках проекта «Эксперимент».
Без эксперимента, сказал художественный руководитель Виктор Панов, представляя работу своего внука, в Молодёжном никуда. На афишах первых постановок некогда студии значилось — «ЭГТС» — экспериментальный городской театр-студия. И сегодня маэстро считает, что когда в театре вырастает режиссёр, ему нужно предоставить пространство для самостоятельной работы: так на сцену проникает новый язык, новый почерк.
— Эти ребята мне приносят такие пьесы, о которых не слыхал даже! — сказал Виктор Панов. — Приходится читать, потому что стыдно перед молодёжью притворятся, что читал.
Виктор Панов.Для актёра, музыканта, сына Яны Пановой и Евгения Шкаева, Филиппа «Эксперимент» стал не дебютом, а уже третьей самостоятельной работой. Молодой режиссёр начал с уличного спектакля — музыкальной соцдрамы «Тараканомор», — а затем поставил «шоу-преображение» по пьесе Мариуса фон Майенбурга «Урод».
А потом заинтересовался новой пьесой современного российского драматурга Олега Михайлова о жизни жён декабристов в Читинском остроге в 1828 году. По словам Виктора Панова, у внука взыграли гены. Худрук Молодёжного рассказал, что давным-давно обнаружил в Иркутске могилу декабриста Николая Панова. На эту постановку Шкаев-младший выиграл грант регионального отделения Союза театральных деятелей.
Матрёна (Анастасия Хуртай), Александра Муравьёва (Марина Земцовская) и Елизавета Нарышкина (Ирина Булыгина).Героинями пьесы стали одни из самых знаменитых декабристок — Александра Муравьева, через которую Пушкин передавал на каторгу своё «Во глубине сибирских руд», скончавшаяся в 27 лет от простуды; Натали Фонвизина, мечтавшая стать монахиней, но вышедшая замуж за двоюродного дядю, чтобы покрыть долги отца; Мария Волконская, дочь генерала Раевского, вдохновившая Некрасова на вторую часть стихотворения «Русские женщины»; француженка модистка Полина Гёбль, отправившаяся в Сибирь, не зная русского; фрейлина императрицы Марии Фёдоровны Елизавета Нарышкина.
Их образы, ставшие поистине легендарными, символами долготерпения, милосердия и верности, Филипп Шкаев нарочно деромантизировал, снизил, так что некоторые ранимые зрители могли даже почувствовать оторопь от подобной непочтительности: выставил героинь дурёхами!.. Но дело в том, что Шкаева-младшего интересовало не нарицательное выражение «жена декабриста», а простые женщины, оторванные от привычной жизни, вынужденные строить для себя новую реальность.
Тревожный бункерный фонарь чахоточно, надсадно мигает в полной темноте, словно высвечивая «морзянкой» невысказанный, невыплаканный крик о помощи. С этой подводной лодки выхода нет — железная дверь не откроется: стучи не стучи, кричи не кричи. Это зрителям наглядно и жёстко демонстрируют, ударяя Мари Волконскую (Яну Панову) лбом о дверь и грубо волоча её за волосы. Так, обухом по голове, выбивая из колеи, этих женщин выбросило из привычной жизни.
На женщинах — пальто и тулупы с мужского плеча, на щеках — грязь и фальшивые бороды. Эти женщины оказались в Сибири из-за мужчин, из-за мужских решений и тайн. Женщины приняли на свои плечи их наказание, как эти нелепые тяжёлые шубы.
В профиль, анфас, в профиль: первое появление декабристок имитирует магшот — фотографию под арестом. Создавая каторжную атмосферу Читинского острога, режиссёр (он же художник-постановщик) часто обращается к тюремной эстетике — утончённая Lise Нарышкина (Ирина Булыгина) носит арестантский тулупчик, на спине у Натали Фонвизиной «наколоты» золотые купола, а после драки одна из героинь совсем не по-великосветски сплёвывает выбитый зуб.
Основой актёрского существования становятся два практически взаимоисключающих свойства — жеманство и цинизм, причём возведённые в превосходную степень. Первое, как правило, генерирует Нарышкина: бывшая фрейлина, теплолюбивая, нежная, привыкшая, что у императрицы топили даже летом, в Сибири постоянно «остужается» — недаром в одной из первых своих сцен актриса греет озябшие ноги. За дворцовый этикет барышня хватается, как утопающий зверёк за соломинку: это реакция организма на нечеловеческие условия, отчаянная попытка вернуться в привычную систему координат. «Она не из нашего круга», — говорит Lise о модистке Полине, но Муравьёва (Марина Земцовская) её одёргивает: «Нет больше никакого круга!».
Мудрая не по годам Мурашка и андрогинная Натали Фонвизина (Евгения Плетнёва) концентрируют горечь и рацио. За цинизмом — тотальное одиночество, страх за мужей, измученность. Первая беспрестанно курит, вторая — «включает мужика».
На первом плане — Натали Фонвизина (Евгения Плетнёва).Маскулинность образа Фонвизиной — она сидит, широко расставив ноги и роняет слова безэмоционально, как сухие ветки, — 100-процентно оправдана: героиня разрывается между самой собой и отроком Назарием, в которого переодевалась в юности. Её личную кульминацию — монолог о стремлении в Зарю несостоявшейся игуменьи — Евгения Плетнёва сыграла «на максималках», электрически, совершенно отринув навязанную мужественность в пользу какого-то кликушества. Переживая в Сибири новую встречу с Богом, Фонвизина ощущает экстатическое состояние — сотрясается в конвульсиях, как от электрошока. А её названная (и настоящая) сестра Матрёна (Анастасия Хуртай) в этот момент похожа на Мадонну.
Матрёна (Анастасия Хуртай).Образы, созданные юными актрисами, порой отдают бурлеском и карикатурой. Полина Гёбль Валерии Коляскиной — подчёркнуто легкомысленна: от парика в стиле «мадам Помпадур» до очаровательной дурашливости и забавного акцента.
Полина Гёбль (Валерия Коляскина).Но в словах «Делать любовь в кандалах — это очень смешно. Они так звенель!», — нет комедии, есть страстная воля к жизни и жажда любви молодой женщины, заброшенную в самую глушь непонятной дикой страны.
Матрёна (Анастасия Хуртай).Образы декабристок оттеняют фигуры служанок — мягкой, как тесто, но сильной и твёрдой, как земля, Матрёны и дикой, ядовитой, загнанной в угол воровки Дарьи (Дарья Белых). Последней удивительно удаются антигероини. Для юной актрисы это уже вторая «скрюченная» роль — после ведьмы Тинберген в «Смерти Норвегова».
В «Дамской улице» её горбатая, алчная, похотливая Дарья вызывает отвращение: увечье становится внешним выражением внутреннего уродства, а шок-сцена ограбления оставляет неприятное ощущение вторжения — как от плевка в душу.
Филипп Шкаев со своими героинями не церемонится: заставляет танцевать под «Прасковью из Подмосковья» группы Uma2rman, что, оказывается, очень кстати: слова «Тебя оставил твой любимый человек» очень оттеняют одиночество и заброшенность героинь. А советский шлягер про «праздник у девчат», звучащий в разгар бэби-бума среди декабристок, подзвучивает трагедию Елизаветы Нарышкиной, страдающей из-за смерти дочери.
Аристократкой остаётся лишь Мария Волконская (Яна Панова). Статность, чопорность и холодность этой дамы в чёрном — единственной в приличном эпохе платье! — обосабливает её от подруг по несчастью. Как и её предательство.
Филипп Шкаев.Дорогу — молодым! Слово — режиссёру!
«Какое-то гиперболизированное жеманство здесь есть, да. О жёнах декабристов мы все думаем, как об аристократках. Я не говорю, что они такими не были. Но то, куда они попали, мне кажется, заставляло пошатнуться все идеалы, с одной стороны. А, с другой стороны, это освобождение: ты там, где можешь дать волю себе.
Я не хотел делать спектакль про жён декабристов, я хотел делать спектакль про женщин. Меня не очень волновали костюмы, эпоха, возраст. Это не о том. Для меня важно было в некотором роде счистить всё — историю, образы. Чтобы это не были женщины, которые чинно ходят в длинных платьях с чашками чая, добавляя словоерс в конце слов. Чтобы ничего этого не осталось, чтобы остались только люди. Контекст довольно неопределённый».