информационное
Фото Артёма Келарева.
Поклонники «Плохого театра» в Санкт-Петербурге говорят, что этот спектакль Дмитрия Крестьянкина о последних днях Геббельсов и их детей в бункере Гитлера давно пора переименовать в «Мест нет». Так что Архангельску, до которого спектакль добрался из-за карантина c опозданием на несколько месяцев, крупно повезло.
Пьесу драматурга Майкла Ардитти на русский перевели Ольга Варшавер и Татьяна Тульчинская — уже добрые подруги Архангельского молодёжного театра, на сцене которого сыграли спектакль.
Постановка идёт в углу пустой сцены. Для того, чтобы этот угол образовался, в зрительном зале Молодёжного непривычной диагональю развернули ряды кресел. В свете прожектора артисты отбрасывают на стены объёмные графичные тени. Как и поступки их героев — на всю историю ХХ века.
Спектакль начинается с появления молчаливого парня в пижаме. Он садится на горшок, наигрывает в воздухе мелодию песни Mutter группы Rammstein — подходящее музыкальное сопровождение для постановки о матери. Интересно, что у «Магды» были варианты названия, так или иначе связанные с именем «Медея».
Молчун прикладывает к виску пальцы кисти-пистолета. Это Адольф Гитлер. В спектакле фюрер так и не скажет ни слова, так и останется несмышлённым ребёнком, на которого с любовью будут смотреть окружающие взрослые — министр пропаганды Йозеф Геббельс и первая леди Третьего Рейха Магда Геббельс, верная спутница Ева Браун, личный секретарь Мартин Борман и медик СС Людвиг Штупмфеггер. Разве, что будет рычать, как бешенный пёс, и жевать листья салата в доказательство своего вегетарианства.
На сцене — шесть исполнителей, по числу детей Геббельсов, но право голоса получают только Хельмут и Хельга. Их голосами, взволнованными голосами детей, запыхавшихся от бега и переполненненных впечатлениями от жизни в бункере, порой тараторят Магда (Тина Тарусина) и Йозеф (Леон Словицкий). Сама Магда и в кругу взрослых нацистов остаётся матерью: ссовца Штумпфеггера она то баюкает на коленях, то допрашивает о лагерях смерти, как провинившегося мальчишку — держа за ухо, за вихор.
И дети, и взрослые в спектакле постоянно играют: то в салки, то в чехарду, то в культ личности. Даже рейхсканцлера определяют в игре «Музыкальные стулья». Вот и молчаливый фюрер прежде, чем в очередной раз примериться пальцами к виску, выбрасывает камень, ножницы и бумагу. Игра вообще становится одним из главных мотивов постановки. Для игры нужна фантазия и воображение — как и для того, чтобы сотворить себе кумира из негодяя и неудачника.
Вслед за воображением одним из сквозных мотивов спектакля становится преступная пластичность человеческой психики. Как же иначе, когда один из главных героев — министр пропаганды?
Свою речь о «нашей общей проблеме — христианской морали» Иозеф Геббельс Леона Словицкого адресует непосредственно залу, так что невольно задаёшься вопросом: удастся ли кого-нибудь завербовать? Смутит ли сердца зрителей внезапно возникшее чувство жалости к Медее Третьего Рейха? Или к Еве, которую актриса Любовь Константинова, впервые исполнившая эту роль, сыграла по-девичьи романтичной и наивной?
На свадбе фройлен Евы с фюрером после слов «Можетете поцеловаться» всё пространство заполняет белый дым, будто газ. Так в день, которого она ждала 16 лет, новоиспечённая фрау Гитлер не может не думать о газовых камерах.
Склоняя жену к приношению детей в жертву, Геббельс расчехляет все орудия своей пропаганды. Наглядной иллюстрацией податливости человеческого сознания внушению становится пластический этюд: как кукле, Геббельс сгибает жене руки и ноги в коленях, складывая из её тела живую свастику.
Позже, отказываясь от помощи Евы в спасении детей, уже убеждённая мужем, Магда заученным движением встаёт в позу свастики сама — и её безупречное, холодное лицо при этом совершенно тупеет. А в его руках её красивое лицо, как пластилин, превращается в искривлённую маску. Потом она скажет Йозефу: «Знаешь, когда я осознала всю мощь твоей пропаганды? Когда ты сам начал во все это верить».