информационное
Фото Екатерины Чащиной.Взяв за основу «Мёртвых без погребения» Жана-Поля Сартра — пьесу в четырёх картинах о шестерых партизанах и трёх полицейских, — петербургский режиссёр в соавторстве с художницей Анастасией Юдиной создал пространственно-концептуальный перевёртыш. Действительно, драму положений, в которой положение на сцене строго регламентировано той или иной стороной баррикад, драмой человеческого выбора.
Камерный черный кабинет театрального особняка на Логинова режиссёр и художник разрезали двумя перпендикулярными друг другу прямыми — подиумами-сценами, — образующими крест. Как две оси координат. Ось x — длинная, тянущаяся вдоль зрительного зала; ось y — короткая, идущая поперёк. На разных точках осей с математической точностью и изяществом расставили предметы мебели. На одном конце x — старинный радиоприёмник, на другом — стул и напольную лампу; на обоих концах y — тоже по стулу; в месте пересечения прямых — видавший виды конторский письменный стол. В этом прямолинейном чертеже — единственная диагональ — косой белый луч, льющийся из слухового оконца — единственный источник света в камере заключённых.
Фото Екатерины Чащиной.Но главная линия пролегает по середине подиума x: она делит сценическое пространство на две зеркальных зоны — арестантов и полицейских. Сергей Азеев и Анастасия Юдина словно совместили на одном листе чертежи двух этажей одного здания, находящихся друг над другом, сведя в двух параллельных плоскостях две сюжетные линии — заключённых и тюремщиков, у которых, на самом деле, одна и та же тюрьма.
На одной стороне оказались арестанты — Сорбье (Вячеслав Кривоногов), Канорис (Евгений Шкаев), Анри (заслуженный артист России Илья Глущенко), Люси (Татьяна Крылова/Мария Гирс), Франсуа (Кирилл Ратенков) и Жан (Юрий Бегметюк). На другой — полицейские — Ландрие (Степан Полежаев), Клоше (Александр Берестень) и Пеллерен (Антон Чистяков).
Фото Екатерины Чащиной.Линию между партизанами и полицейскими переступить нельзя: она — двойная сплошная. Они ходят, кричат, дерутся, словно не замечая друг друга. То есть, как «словно», — в самом деле, не замечая. Дихотомия сценографии и мизансцен открывается в первые бессловесные, но наполненные звуками взрывов, залпов и радиопомех, минут десять спектакля. С пониманием принципа «двойной сплошной» приходит иррациональное желание — чтобы параллельные пересеклись, чтобы стороны в определённый момент поменялись местами, как говорится, вошли в положение.
Мучители появляются на стороне жертв, только забирая следующего на пытки, соответственно, заключённые попадают на чужую половину только под конвоем на допрос с пристрастием.
Фото Екатерины Чащиной.В ожидании допроса одна половина пребывает в спокойной холодной статике, вторая — в горячей динамике. На стороне заключённых только Анри первое время абсолютно недвижим: Илья Глущенко лежит, свернувшись, на железном столе, напоминающем хирургический. «Анри спит», — говорят сотоварищи, но, на самом деле, он не смыкает глаз: от застывшего взгляда человека, который пытается убежать в сон, но не может забыться, пробирает дрожь.
Фото Екатерины Чащиной.У Сартра все пытки, как в греческой трагедии — сцены жестокости, — остаются за сценой: заключённым остаётся только вслушиваться в тишину или крики товарища, гадая, заговорит тот или нет. Но у Сергея Азеева этого «за сценой» не существует: ситуации злоупотребления одними своей силой и властью жёстко запараллелены с мгновениями бессилия и томительного ожидания других. Один из допросов с пристрастием решён, как изысканная дегустация вина вместе с сомелье-изувером. И пока одному из партизан на той стороне «наливают», на другой двое пробуют губы друг друга на вкус в последний раз.
Фото Екатерины Чащиной.Для такого, как Клоше причинение боли другому всё равно, что искусство. Он и в пьесе любит музыку, надеется не пропустить оперу «Тоска» по радио, но при этом настаивает, что не нужно стирать кровь с пола. Полицай Александра Берестеня — трусливое, а оттого агрессивное животное, не чуждое прекрасному: практически отбивая чечётку на подиуме, он приближается к жертве, танцуя под французский шансон. Для такого же, как Ландрие, допрос с пристрастием — работа, которую он, как «честный человек», как «первый ученик», обязан выполнять. Выполнит — и можно со спокойной душой идти домой к семье.
Фото Екатерины Чащиной.К каждому у мучителей находится свой подход, своё унижение. Сцены пыток решены через театральные метафоры и фигуры умолчания: обнажение, брызги вина, глоток из горла как выстрел в себя самого. Особенно иносказательна и при этом легко читаема — сцена насилия над Люси: девушка сидит на столе, испытующе глядя на троих полицейских, которые заваривают чай, макая пакетики в «железнодорожные» стаканы: вверх-вниз, вверх-вниз. Она будто бы и впрямь, как говорила товарищам, перестала ощущать своё тело. И уже победила. Только в том, как хрупко, осторожно, изломанно она встаёт со стола, ощущается её поражение.
Фото Екатерины Чащиной.У Сартра в финале все — и арестанты, и тюремщики — до определённого момента чувствуют себя победителями. У Сергея Азеева все — проигравшие.
В финале, который режиссёр переписал, разделительная линия остаётся сплошной, но параллели как будто бы всё же пересекаются. Линия становится проницаемой, потому что различия между заключёнными и тюремщиками — всё эфемернее. Потому что и те, и другие заключили договор — быть тем и не кем иным. И те, и другие подчинялись, снимая с себя ответственность, выполняли приказ: одни — бессмысленный, другие — преступный.
Это потом стало очевидно, что спецовки у арестантов и полицейских одинаковые: нужно просто было, чтобы появились те, кто в белых робах, чтобы понять что те — грязно-серая и чёрная — той же модели. И все они танцевали похожий танец: переступали с пятки на носок, вперёд-назад — раз-два-три, раз-два-три.