Ангелы-правоохранители: вологодский драмтеатр устроил небесный суд в Архангельске

Гастроли состоялись под эгидой всероссийского театрального марафона, эстафета которого началась на Приморской сцене Мариинского театра во Владивостоке. Прологом к спектаклю стала торжественная передача символа Года театра — от художественного руководителя ВДТ Алексея Ожогина директору «архдрамы» Сергею Самодову. 

— Мы привезли на вашу землю эту замечательную статуэтку, которая вбирает в себя тепло рук, через которые она прошла, энергетику театров — порядка 80 уже пройдено, — и того общего дела, которое мы делаем по всей России, — сказал Алексей Ожогин от Вологды. — Год театра дался нам всем внепланово и где-то тяжело, но в то же время прекрасно. Мы оказались у вас, вы окажетесь в Мурманске. И эта цепочка встреч, обмена мнений и творчеством, она прекрасна. Для нас внутри сообщества очень важно встречаться, делиться.

Принимая статуэтку, Сергей Самодов вспомнил, что Вологда и Архангельск были в своё время частью одной Северной области.

— И когда Эдуард Симонян ставил в архангельском театре драмы «Две зимы и три лета» и «Дом» Фёдора Абрамова, использовалась музыка Валерия Гаврилина — очень знаковой фигуры для Вологодчины. Так что элемент сотворчества всегда присутствовал между соседями. Здорово, что сегодня мы снова налаживаем связи.

Сергей Самодов.

Перед началом спектакля вологжане обратились к зрителям с нетипичной просьбой — не выключать мобильные телефоны, фотографировать и обязательно снимать и выкладывать сториз с хештегом #игравабсурд.

Где, как не в отделении полиции может развернуться игра в абсурд? Герой артиста ВДТ Тимофея Смирнова — главный полицейский — тоже не выключает смартфон. О появлении старшего лейтенанта на обнесённой решёткой камерной сцене «архдрамы», сквозь которую проглядывает замкнутый двор-колодец с квадратом неба (сценография — Ирины Павловой), уведомляют звуки Шопена, доносящиеся из динамика гаджета. Лицо актёра скрыто за зеркальными очками-авиаторами — такие носил Роберт Патрик — Т-1000 в «Терминаторе 2»: зеркала души скрыты за ещё одним зеркалом, а в них отражается экранчик.

Тимофей Смирнов.

Главного героя пьесы — среднестатистического жителя Подольска Николая (Николай Акулов) ни за что ни про что задерживают по пути с работы домой. Тут-то и начинается абсурд, но не тот, что стал, благодаря лентам новостей, уже привычным, реальным — с шитьём дел, подбрасыванием наркотиков и прочим произволом, — а ирреальный. Колю сначала экзаменуют — гоняют по датам из истории Подольска, — расспрашивают о работе и хобби, — а после предъявляют, что живёт он на автомате, как животное.

Тех зрителей, что впервые соприкасающихся с этим текстом Дмитрия Данилова, неожиданные вопросы полицейских продолжают забавлять, обескураживать и смущать. А тех, кому уже заранее известно, за что таки героя задержали, режиссёр Дмитрий Ефремов сразу же вовлекает в выяснение ещё более важного обстоятельства — что это за отделение полиции такое? И намекает, что «ответ на этот вопрос лежит далеко за гранями спектакля на малой сцене…».

В этом странном отделении полиции утрированное нарочитое ультранасилие сочетается с какой-то заинтересованностью, сострадательностью, даже душевностью — его обитатели искренне болеют за задержанного обывателя, не сдаваясь до последнего, стремятся расшевелить его, разглядеть в его душе проблески чего-то настоящего, неординарного.

Персонаж Тимофея Смирнова, играющего в абсурд, как будто сам только играет в плохого полицейского — орёт, пока желваки на скулах не заходят, угрожающе закатывает рукава, разбрызгивает искусственную кровь по чёрному трупному целлофану и дословно воспроизводит метафору про руки, испачканные в ней по локоть. При этом, эта маскулинность в его существовании уживается с чувственностью, игривостью. С пугающей быстротой, биполярно, он переключаются в режим хорошего полицейского: пускает слезу, благоговейно шепчет и прямо-таки испытывает физические страдания от того, что можно так бездарно, как Коля из Подольска, проживать свою жизнь. 

Женщина-полицейский (Полина Бычкова), хоть и обижается на «госпожу Марину», но держит у себя под каблуком всё отделение, как настоящая доминантка — при её первом появлении лейтенант становится кротким, как овечка, молельно встаёт на колени. А подольского она и искушает, ласково допрашивает, применяя то мягкую, то грубую силу, и одновременно как-то по-матерински жалеет.

Откровением становится кульминация спектакля — момент, когда главный полицейский берётся объяснить Коле, что же, собственно, такого предосудительного в жизни на автомате — в «неуважении к Реальности». Представь, говорит он, что один «очень крутой чел» вдруг почему-то проникся к тебе симпатией: приглашает в гости в свой «офигенный огромный дом» — льются рекой дорогие вина, шампанское «по тысяче евро за пузырь»… А ты, мол, посреди этого изобилия «ковыряешься вилкой в шпротах, давишься тёплой водярой и жалуешься, что в других местах видал угощение и получше…».

И тут всё проясняется: это не полицейский задержанному говорит, а ангел человеку: «Тебя, дурака, Господь Бог привёл в этот мир, такую жизнь тебе дал, а ты её так бездарно живёшь!». В поддержку этой трактовке в спектакле работает разумный, думающий свет люминисцентных ламп (художник по свету — Александра Боброва), создающий на контрасте со своим казённым происхождением мистическую атмосферу таинства. У света как будто тоже есть своё мнение о ситуации: в некоторые мгновения от возмущённо мигает, вторя праведному гневу небесного воинства.

Когда объяснение нашлось, начинаешь ждать чего угодно: что, нет, нет, да и вылетит ангельское пёрышко из-под форменной куртки. Но режиссёр Дмитрий Ефремов не переигрывает: актёрам в финале лишь достаточно голосами дать понять, что они улетают — разговаривают с человеком из Подольска с высоты — с неба.

Ключевой в спектакле становится и казалось бы эпизодическая роль человека из Мытищ (Андрей Светоносов), который практически всё действие просиживает в клетке обезьянника в надвинутом на голову капюшоне. Читая пьесу Данилова, его представляешь пьяницей-дебоширом, гопником, но никак не смирным хиппи — ну, откуда в условной современной Москве хиппи? 

Но когда в финале он сам по себе, как бы чудом, освобождается от наручников, выходит из камеры и говорит Коле: «Ты теперь с нами. Теперь совсем другая жизнь у тебя будет. Ты извини, что я на тебя наезжал немного…», — как не признать в нём пусть чуть постаревшего, очеловечившегося, но Иисуса или, по крайней мере, апостола? Вместе с тремя полицейскими он встаёт рядом с подольским, и вместе их фигуры образуют крест.