Иван Братушев: «Я вместе с Гамлетом погружаюсь в экзистенциальный кризис»

Иван Братушев, который в постановке главного режиссёра театра Андрея Тимошенко сыграет принца датского, провёл лето не в отпуске, а в попытках понять своего героя и мир. Своими соображениями он поделился с «Регионом 29».

— Иван, вы сейчас присоединяетесь к плеяде актёров, которые уже играли эту величайшую роль — от Иннокентия Смоктуновского и Владимира Высоцкого до Джуда Лоу и Бенедикта Камбербербэтча. Вам хочется абстрагироваться от этого наследия?

— Если начинать разговор об этой роли, то тут никак не избежишь ни Высоцкого, ни Смоктуновского и сравнений с ними. Думаю, каждый артист, начиная работать над ней надеется привнести что-то своё. В конце концов, мы все люди разные, и Гамлеты у всех разные. Но при этом я заметил, что все артисты говорят об одном и том же, не противореча друг другу, — о значении человека во вселенной.

— Считается, что играя Гамлета, актёр воплощает черты своего времени и поколения. Вы ставите для себя такую задачу — сыграть Гамлета сегодняшнего? Какой он?

— Да, конечно, хочется, говорить про время, про наше время. Это такая пьеса и такой герой, которые располагают к этому. Я ищу. Для того, чтобы сыграть время, нужно изучить его. И вот изучая его, я задумался о том, что мир наш — людская его составляющая — полумёртвый.

Я всё думаю, что делает Гамлет в наше время, кто он — спаситель, убийца, злодей или кто-то ещё? — и не могу найти однозначного ответа. Наверное, потому что не могу однозначно ответить, что сегодня представляет из себя наше время. Пока я натыкаюсь только на очень удручающие вещи. Мне кажется, что наш мир обречён. Я вместе с Гамлетом вообще в какой-то экзистенциальный кризис погружаюсь. И выхода не вижу.

Я стараюсь избавиться от клише героя — «принц датский», — чтобы он был не персонажем, а прежде всего человеком. Что делать человеку, когда он вдруг неожиданно для себя открывает глаза на весь мир и видит его таким, каков он есть? Тут не сойти с ума, пожалуй, трудно. Если убрать детективную шекспировкскую историю, то остаётся одно. Человек увидел вокруг вселенское зло и осознал, что единственный способ с ним покончить — уничтожить его вместе с собой, действуя как летчик-камикадзе или подрывник.

— И вот это-то уже гораздо проще применить, наверное, практически к любой эпохе?

— Думаю, да. На то она и классика, что ничего не изменилось. Булгаков писал, что люди не изменились: квартирный вопрос испортил их, но милосердие ещё стучится в их сердца. Хотя, мне кажется, сейчас стало хуже — какое-то равнодушие вокруг. И ни любовь, ни вера, как я посмотрю, уже не спасают. Внутри человека идёт война, и равнодушие побеждает.

— Но ведь и сейчас мы встречаем примеры того, что именно людское неравнодушие побеждает?

— И слава Богу. Какая-то сила мне посылает сигналы: «Ваня, ты слишком много копаешься, слишком много чёрного видишь. Увидь уже что-нибудь хорошее». Вот пошёл я на «Том Сойер Фест», старую краску поснимал с дома. Смотришь на людей, которые целыми днями бесплатно, на собственном энтузиазме скребут Марфин дом, и понимаешь, что надежда есть. И, наверное, зрителям нужно будет дать этот маночек на надежду.

— А как вообще происходит работа над ролью? По Станиславскому — с магическим «если бы» и предлагаемыми обстоятельствами?

— Трудно сказать, как происходит вживание. В институте нас учили находить манки, на которые отзывается нутро. Но теперь это больше на автоматике — тебе нужна какая-то эмоция, и уже не заморачиваешься, каким образом её вынимаешь. Всегда идёшь от пьесы. Пока мне надо возделать текст Шекспира в переводе Пастернака. Обозначая события, я отмечаю, где переменилось что-то, намечаю отправные точки, где с героем происходят внутренние перемены — с точностью до секунды.

— В пьесе Гамлет притворяется сумасшедшим. Но дискуссии о том, был ли он безумен или нет, не утихают. А как вы думаете, это он безумен или мир вокруг него?

— Он, по сути-то, говорит правду, а все вокруг него лгут. Я от этого отталкиваюсь. Это не сумасшествие как диагноз, это поведение, не логичное в нашем мире.

— Судя по тому, что известно о фехтовании, оловянных рыцарях, живой волынке, на сцене будет происходить нечто грандиозное. Не боитесь, что визуал перетянет внимание на себя?

— Я видел макет декораций. Я не художник-оформитель, и каждый раз, глядя на эскиз, мне трудно представить, как это будет в живую выглядеть. У меня никогда не было каких-то страхов перед масштабной декорацией. Нас учили тому, что чем больше препятствие, тем больше сил, энергии и времени нужно, чтобы его побороть. И, наверное, если сценография будет максимально грандиозной, я должен буду сам сделать что-то грандиозное, чтобы не потеряться.

— Вы чувствуете, что эта роль — своеобразный этап?

— Обычно об этапах говорят после дела. Выпустили спектакль, прошло время, ты выдохнул и думаешь: «Да, это был этап». Сейчас мне трудно сказать, что это такое для меня. У меня такое лето выдалось — я никуда не ездил, всё варился в собственном соку, был в каком-то коконе. И не то, чтобы я себя ел изнутри, — я думал: дал себе такое право — полностью расслабиться. Вячеслав Полунин в интервью рассказывал, что человеку нужно иногда сесть у реки, опустить ноги в воду и спросить себя, кто он и куда идёт. И, пожалуй, у меня такое лето было. Я сам себя спрашивал, каково моё направление, лучше ли я, хуже ли, чем в прошлом.

— Что в современном театре вас вдохновляет, вызывает любопытство?

— В современном театре меня вдохновляет абсолютно всё. Я люблю пробовать что-то новое. Если того же «Гамлета» мне предложат сыграть в какой-то новой трактовке, которую я не понимаю, для меня это будет очень любопытно. Я сторонник всяких экспериментов на сцене, это способствует и личностному развитию, и развитию театра в целом. Некоторые вещи, конечно, меня шокируют. Но если театр — это отображение жизни, — то почему бы и нет? Почему тому, что творится в мире, нет места на сцене? Почему мы должны быть каким-то рафинированным искусством, превращаться в подобие музейного экспоната? Мне такое не интересно, хочется, чтобы театр двигался, взрывался, кипятился…

— По сути, вы, говоря о современном театре, подразумеваете театр актуальный. А какой театр вы таким не считаете?

— Бывает, посмотришь постановки, и думаешь: «Так уже даже не играют». Наверное, артистам так удобнее, так привыкли. Любому человеку, даже мне, очень сложно что-то менять, выходить из зоны комфорта. И если режиссёр предлагает какой-то совершенно новый способ существования, первая реакция — отрицание. Но на то ты и артист: тебе дали грядочку — возделывай. Прими вызов, взрасти дерево — в предложенных рамках.

— А за творческом каких режиссёров вы следите?

— Тех, за кем интересно наблюдать, очень много. Не буду оригиналом, если назову Юрия Бутусова, Римаса Туминаса, которые у всех на слуху сейчас. Но прекрасных режиссёров, которые по-иному смотрят на мир, намного больше. Хотелось бы, конечно, с ними познакомиться, это было бы любопытно. Если у меня есть любопытство, я ещё не умер, как артист.

— Кстати, у Юрия Бутусова Гамлета сейчас вообще играет женщина — Лаура Пицхелаури!

— Да, во втором варианте. В первом, в МХТ, у него Михаил Трухин играл эту роль. Любопытно, конечно, посмотреть на Гамлета в женском теле. Но если, как мы говорили, откинуть сюжетную составляющую, то почему женщина не может им быть? Сара Бернар тоже, говорят, играла.

Премьерой «Гамлета» драмтеатр откроет сезон 28 и 29 сентября.