Архангельский молодёжный театр сыграл посвящение Алёше. Не Карамазову — Достоевскому

— Обычно режиссёр выходит, чтобы как-то подготовить зрителя, — обратился к счастливчикам, побывавшим на премьере 12 апреля, постановщик Максим Соколов. — Но я считаю, что к Достоевскому совершенно невозможно подготовиться.

Максим Соколов — о том, как он сам готовился к Достоевскому:

«Подготовка заняла полгода. Я сделал выборку глав, сделал несколько инсценировок, очень долго над текстом корпел. А потом бросил все инсценировки: актёры читали только главы. Мы репетировали не там, где обычно, а в комнате небольшой. Мы старались сразу окружить актёров подлинными предметами. Этот материал на артистов Молодёжного очень хорошо лёг. Как бы я не менял решение той или иной сцены, они легко всё воплощали. Мне было легко, и артисты мне очень помогли».

Если к тому, что родилось в этот вечер на сцене, что-то и готовило, то это слова Максима Соколова на первой читке спектакля в театре. 

И ещё немного — воссозданный художницей Анастасией Юдиной интерьер пропылённой, душной гостиной в дворянской усадьбе, выполненной в своеобразном русском барокко, в которой роскошь сочетается с упадком. Хозяин этой гостиной — сладострастник и пьяница Фёдор Павлович, а, значит, всё правильно: на полу, просящем влажной уборки, лежит медвежья шкура, бархатные пожившие кресла как-то ощутимо проедены молью, а шёлковая бахрома местами оборвана. Свет в эту душную комнату лишь слегка пробивается через жалюзи. А искусственный, от настольных ламп, не приносит уюта: лишь превращает лица в скелетоподобные маски.

Митя Карамазов (Степан Полежаев) в западне — у окна, которое не выходит на воздух.

Художник проделала потрясающе кропотливую работу: эстетическое наслаждение от созерцания декораций практически равносильно тому неизгладимому впечатлению, которое оставляет вся постановка. Со стены, оклеенной грязно-жёлтыми обоями с витиеватым растительным орнаментом, за зрителем и бесчинствующими Карамазовыми будто бы наблюдает девушка с картины фламандского живописца Петруса Кристуса. Подобно Моне Лизе, она настигает строгим взглядом в любом уголке зала.

Художник Анастасия Юдина:

«Это замкнутое пространство общей беды, выхода из него нет. Окно в стенку выходит, люди появляются и исчезают через цели в стенах. А, на самом деле, никуда они не исчезают: они, по сути, всегда все здесь. Пространство общее на все сцены, практически ничего не меняется, только мебель переставляется».

А в остальном, да, — к такому прочтению «Братьев Карамазовых» Максимом Соколовым подготовиться было невозможно. Роман начинается с кратких, но обстоятельно и аккуратно составленных жизнеописаний каждого Карамазова. Как старший — Фёдор Павлович — из приживальщика и пьяницы превратился в помещика, как сбывал своих сыновей в избу к слуге Григорию и на руки дальним родственникам. Как жили мальчики: Митя — бретёрствуя и кутя, с надеждой на причитающиеся деньги; Иван — налегая на книги, с горьким чувством оттого, что вырос у чужих, облагодетельствованным; и Алёша — любимый всеми и в младенчестве, и в школе, и при старце Зосиме. 

Максим же Соколов волево (и довольно безжалостно к не читавшему оригинал зрителю) с места в карьер бросается в одну из ключевых глав — «За коньячком», где в одной комнате собираются все Карамазовы и Смердяков — внебрачный сын Фёдора Павловича от юродивой. По сути, со слов Смердякова о том, что отец должен доказать сыну, почему тот должен его любить, столь важных для режиссёра, действие и начинается.

Максим Соколов, как режиссёр, работает и смело, волево, широко и одновременно — филигранно — до мельчайших деталей. Широта и смелость — в том, как Соколов выстраивает последовательность действия, как связывает монтажными склейками, казалось бы, совершенно неожиданные сцены. Тому пример — удивительная сцена-дуэль между нервной, болезненной Lise Хохлаковой (её самоотверженно, без тормозов играет студентка Валерия Коляскина) и старцем Зосимой. В припадке злого аффекта девочка рассказывает страшные вещи — про распятого четырёхлетнего мальчика, его пальчики и ананасный компот. В романе её слушателем становится Алёша, а здесь — старец. Которого играет… заслуженная артистка России Наталья Малевинская! И опять — склейка: от этой сцены — к последним словам умирающего старца. Белую нижнюю рубаху Малевинской пачкают бурой жижей: как метафора того, что старец, почитаемый святым, «провонял» после смерти. Но напутствуя Алёшу на мирское послушание около обоих братьев, Зосима остаётся чист: бесстрашная актриса наполовину стягивает с себя рубаху-саван.

Сцена Lise и Зосимы, более того, становится зеркальным отражением беседы Ивана с Алёшей — разговора двух русских мальчиков. Интересно, что обоих этих братьев играют студенты-студийцы: Ивана — Вячеслав Кривоногов, Алёшу — Кирилл Ратенков. Но по воле Максима Соколова, мальчиков в сцене не два, а четыре: Митя (Степан Полежаев) и Фёдор Павлович (Евгений Шкаев) не только служат статистами, но и перехватывают слова Ивана — про отказ от высшей гармонии в обмен на слезинку ребёнка. Все Карамазовы — русские мальчики.

Евгений Шкаев играет и Фёдора Павловича, и чёрта.

От крупных мазков — к деталям, в которых Максим Соколов столь же поразителен и силён. Кажется, что постановку нужно пересмотреть раз десять, чтобы понять каждый жест, роль каждого предмета — пиджака, который чёрт (сыгранный опять-таки Евгением Шкаевым, каково!) носит на голое тело задом наперёд, «Кровавой Мэри», которую делала Грушенька… Когда сладострастник-отец гадко рассказывает Алёше, как любил огорошить его мать редчайшими проявлениями заботы, юноша надевает большие студийные наушники — будто режиссёр помнит, что, по книге, в школе Алёша не мог терпеть скабрёзностей от сверстников — закрывал уши руками. 

Испытывая Алёшу, Грушенька теряет сознание, а потом приходит в себя, точно как Миа Уоллес в «Криминальном чтиве»: даже её белая рубашки и костюмные брюки повторяют наряд Умы Турман. И очнувшись, как после передозировки героином, инфернальница выпаливает свой главный монолог — про злющую-презлющую бабу, которую ангел безуспешно пытался вытащить из ада за луковку, поданную нищим.

Финал спектакля становится откровением и ответом на главный вопрос — кто же тот мальчик, что плавает в бассейне на видео и смотрит с буклета спектакля? Судьба этого мальчика, кажется, волнует Максима Соколова даже больше, чем других мальчиков — Мити, Ивана и Алёши, которому, если бы был второй том, предстояло зажить действенной жизнью. Мальчик этот — Алёша Достоевский. Воспоминания супруги писателя Анны Сниткиной-Достоевской о его смерти в раннем детстве со слезами на глазах прочла Наталья Малевинская. Не случайно герои спектакля то и дело переживают припадки эпилепсии — именно от неё скончался любимый сын Достоевского, которого особо угнетало то, что мальчик унаследовал падучую от него. Любимого мальчика Достоевский почтил, создав своего любимого героя — Алёшу Карамазова. А Максим Соколов — поставив своих «Братьев Карамазовых».

Максим Соколов.

«Я всех Карамазовых люблю» 

Решение и художественное оформление спектакля оставляют миллион «Почему?». Некоторые из них мы задали Максиму Соколову и Анастасии Юдиной.

— Почему в сцене разговора Ивана с Алёшей появляются Фёдор Павлович с Митей, почему они перехватывают у них текст? Это потому, что все они Карамазовы, все они русские мальчики?

— Да, я отдал часть текста папе, потому что он когда-то тоже, возможно, был Алёшей. А стал Фёдором Павловичем. И отец тоже мучился, возможно, теми же мыслями, но перестал. Говоря о Карамазовых, все очень любят говорить про страсть, что все они карой мазаны. Но, на самом деле, в них — колоссальная русская мужская сила. Просто иногда эту огромную-огромную силу тратят не совсем на то, её некуда растратить. Если бы эту силу в какое-то другое русло, возможно, было бы по-другому. В этой мужской семье, в которой одни мальчики рождаются, столько, столько всего… Они все объединены каким-то мощным душевным порывом. Они мне все нравятся, все четверо, какие бы они ни были. Я всех четверых люблю.

Анастасия Юдина.

— Спектакль очень вещественный, в нём очень много предметов, каждый из которых служит своей цели. Вот, например, почему у Катерины Ивановны, которую сыграла Евгения Плетнёва, седые волосы?

— Потому что она поседела от горя. Или хочет, чтобы так казалось. Она женщина, которая сделала сама себя. И свой образ, и свою идею. Она очень красивая, как и она сама, — говорит Анастасия Юдина.

— Почему старца Зосиму сыграла Наталья Малевинская?

— Потому что я верю в то, что женское сердце может быть всепрощающим, а мужское — не знаю, не знаю… И пусть эта роль мужчины ей и противоположна, я с Натальей Викторовной ни разу никаких проблем не испытывал. С финальным монологом о смерти Алёши Достоевского — документальной, настоящей смерти, — она очень мучилась: она сама очень любит своих внуков. Но она всё безропотно снесла, прошла это. Мне постоянно кажется, что от неё свет исходит — такой, которого раньше я, может быть, не замечал. Я рад, что принял такое решение со старцем Зосимой, он же — всепрощающий.

— Спектакль потрясает, но это не такое потрясение, как от «Пьяных» или от «Месяца в деревне». Я пыталась понять свою реакцию, и первое, что приходит в голову — смущение.

Максим: У меня было такое же ощущение на генеральном прогоне. Меня весь вечер преследовало чувство, что все смущены! Именно то самое слово — смущение. Особенно — у молодёжи: мне кажется, что они не знали, что могут так откровенно, открыто работать. И оттого смущение, что то, что у тебя внутри, ты всем показываешь. 

Анастасия: Мне кажется, мы тут все претерпели какие-то изменения, нас всех немножко подызменило.