Худрук «Театра.doc»: «Хоть втроём спи, хоть впятером, — в гроб ляжешь один»

Угаров — уроженец Архангельска. В 2002 году он стал одним из основателей московского театра документальной пьесы, в котором играют спектакли, основанные на реальных событиях, документах и человеческих историях. 10 декабря он приехал в Архангельск на пятый международный кинофестиваль «Берегиня» со спектаклем «24 плюс». Провокационная постановка, сыгранная вне конкурса, вызвала бурное обсуждение зрителей.

После того, как оно закончилось, — часов в одиннадцать вечера, — Угаров дал ИА «Регион 29» небольшое интервью.

Памятник Сталину — «слабоумие»

— Михаил Юрьевич, вы узнаёте Архангельск, свой родной город, когда приезжаете сюда?

— Частично, да: некоторые дома, названия. Некоторые — уже нет. Я же уехал в 19 лет. Другое дело, что здесь жили родители, я приезжал каждый год и связи с городом не терял. Но вчера мы ехали из аэропорта, и я просто не понимал, где мы едем, по каким улицам. Появились какие-то новые дома, которые я не опознаю.

— Вы знаете, что в Архангельске готовится к установке памятник Сталину?

— Не знаю.

— Это произойдёт 24 декабря. Что вы по этому поводу думаете?

— Кто автор этой блестящей идеи? Народ, как всегда? Ну, слушайте, что тут комментировать? Это вопрос слабоумия, это к врачам нужно. Надо с психиатром поговорить, почему так. А я-то что? Я не специалист. Вы, что, хотите, чтобы я сейчас всерьёз обличал Сталина, кровавые преступления? Это всё без меня сделано тысячу раз. Но вот мы сидим в здании (драмтеатре, — ИА «Регион 29»), которое строили заключённые. Здесь было кладбище. Так что тут — самое место поговорить об этом. Архангельск же вообще — ГУЛАГовский город. А область? Посмотрите, какое количество там и сейчас исправительных колоний. А сколько было лагерей. Одни Соловки чего стоят. Я говорю — слабоумие. Доктора знают, какие таблетки нужно пить.

«Заплачет ли Марина, зависит от Коли»

— Приходится ли вам предварительно готовить актёров к предельной откровенности на сцене?

— У нас нет постоянной труппы: люди работают в разных проектах. Они появляются у нас в театре, посмотрев пять-семь спектаклей, и уже представляют себе нашу эстетику и технику. И их это интересует. Кто-то, наоборот, смотрит и говорит либо «Мне не нравится», либо «Нет, я так не смогу». Так что мы никого не готовим. Это они приходят с готовностью, с интересом.

— Вы говорили, что спектакли у вас в театре идут недолго. И это понятно: событие, положенное в основу социальной драмы, может просто потерять актуальность. Но, наверное, «24 плюс» — это такая вечная история, и играть её можно хоть 20 лет?

— То есть, пожилые актёры выйдут на сцену?

— Ну, состав же может поменяться.

— Нет, я с вами не согласен. Не только «Театр.doc», но и вся современная драматургия не рассчитана на то, чтобы идти веками. Её пишут с другой задачей. Пьесы Шекспира идут веками, но он себе не ставил такую задачу, это уже последующее время само определило. Глупо писать пьесу на века и ставить спектакли надолго. Что касается «24 плюс», — нет, этот спектакль 20 лет идти не может. Просто актёры станут другими. Я сейчас очень много занимаюсь с курсами режиссёров-документалистов, драматургов, актёров, вот они каждый год, точнее, каждый набор — другие. Ни хуже, ни лучше, просто другие. Там что-то меняется. У них будут другие реакции на все эти события. Поэтому так не получится.

— Я имела в виду, что тематика постановки вневременная, в отличие от других ваших спектаклей, более злободневных. Она не устареет, разве нет?

— Тематика не устареет — устареет текст: люди будут говорить совершенно иначе. Мыслить будут иначе: психология будет другая. И всё, — потом и тематика устареет. Но, если грубо, то конечно. Мы намеренно взяли историю — дальше некуда: адюльтер — муж, жена и любовник. Сколько фильмов снято, пьес и книг написано, — кругом один треугольник! Везде. И мы специально взяли его, чтобы поработать на этой забитой, замученной теме. С актёрами мы договорились, что этот спектакль, на самом деле, про одиночество. Не про измену, треугольники, любовь, морковь, — про одиночество. Тотальное, всеобщее: хоть втроём спи, хоть впятером, всё равно в гроб ты один ляжешь, а не с армией своих любимых.

— Насколько спектакль может трансформироваться уже в процессе, после того, как сложился из импровизаций? Может ли Пушкин не прозвучать в конце? Может ли Марина не заплакать? Хотя, она сказала, что не всегда плачет…

— Смотрите, это разные вопросы. Плачет ли Марина или не плачет, зависит от того, как играет Коля. Если её его игра достаёт, — она плачет. А если нет, — не плачет. Это не обязательно может быть по вине Коли: она просто может прийти с другим настроением. Правильно, это же живой театр! А Пушкин, — Пушкин тут вообще не причём. Здесь всё связано с дыханием и ритмом, и взято в качестве контрапункта. Пушкина мы взяли на контрасте, ведь к этой истории скорее бы Андрея Родионова брать или ещё кого-то из современных поэтов. А тут вдруг — ба-бах! Пушкин на голову мне свалился. Мне понравилось, когда это придумалось. Но главное там — не Пушкин, а ямб, тот ритм, который он задаёт. И в обоих случаях Коля читает стихотворение в пиковые моменты. Ведь оргазм — это вещь не только сексуальная, это драматургический пик. И в финале то же самое: только читает он уже совсем иначе. 

«Представляете? Инсульт у спаниеля…»

— Пару лет назад в спектаклях «Театра.doc» находили отражение убийство Магнитского, дело «Pussy Riot», «болотное» движение. Какие события 2016 года могли бы стать материалом для документальной пьесы?

— Вот, пожалуйста, последние премьеры. «Новая Антигона» — это история о матерях Беслана: как их избили местные полицейские — кавказские мужчины, — погрузили их в автозаки, привезли в суд, а суд их приговорил к штрафу. Или сейчас вышел спектакль «Война близко» о том, что сейчас происходит с Украиной. Человек из Луганска Дмитрий Бел присылает в театр свой дневник. Мы назвали его «Луганский дневник», не мудрствуя. Гениально написанный текст. Художества там нет, как нет и слухов, пропаганды: он пишет о том, что видел своими глазами: «Сегодня на улице умерла собака…». Там потрясающая история есть о спаниеле, которому во время обстрела стало плохо, и он умер от инсульта. Представляете? Инсульт у спаниеля… Вот такие вещи. А спектакль «Болотное дело», за который мы лишились помещения, мы сейчас закрыли, потому что последний из героев-прототипов пьесы вышел на свободу. Сейчас они все в театре сидят у нас: Алексей Полихович, Алексей Гаскаров…

— О «группах смерти» спектакль бы получился?

— Не знаю, вот это сложно. Вообще связываться с соцсетями рискованно, они в театре не смотрятся, это визуально-текстовые вещи. Было много заявок: мы делали спектакли, которые потом даже не выпускали. Например, очень много жж — «живых журналов» умерших людей. Читать их болезненно, но интересно. Но сделать это в театре нереально.

— В 2015 году вы говорили о сценарии нового фильма об ученице Зигмунда Фрейда и Карла Юнга — Сабине Шпильрейн. Работа продолжается?

— Дальше сценария дело не пошло. Это игровой художественный фильм: там всё-таки нужен бюджет. А моё любимое министерство культуры на мою фамилию никогда не даст финансирования. Поэтому, нет, так нет, Господи! Можно же театром заниматься. Где как раз нам никто ничего не запретит, мы сами себе начальники.