Владимир Чернышев. «Осветитель» исхода деревни в Архангельске

Владимир — паблик-арт-художник из Нижнего Новгорода, автор проекта «Заброшенная деревня». Он находит покинутые дома в богом забытых деревнях необъятной России, освещает их факелами и обливает гудроном. С этой же целью он приехал и в Архангельскую область. Отправился он в в сторону деревни Керга, в сторону Пинеги и Чудиново, а потом спустился к границе с республикой Коми и с Карелией. 

Зачем это ему, он рассказал ИА «Регион 29».

— Проектом я занимаюсь последние три года, — рассказал Вова. — Сейчас я нашёл формат работы, — это интервенция.

— Что значит — «интервенция»?

— Изначально я непосредственно взаимодействовал с поверхностями заброшенных домов, нанося на них рисунки, но эти дома обладают огромной энергетикой, историческим контекстом, и сами по себе бывают самодостаточны. Поэтому я понял, что нужно менять формат, и остановился на форме интервенции с использованием индустриальных материалов: ночью я освещаю дома факелами, и получается такой образ поглощаемых темнотой объектов. Гудрон, который является производным от нефти, позволяет говорить об исчезновении культурного ландшафта как последствии индустриализации.

Моя задача не просто показать, как это увядание происходит, но и сформировать художественное высказывание, и именно современные материалы помогают сделать это. 

Работа с заброшенными деревнями очень сложна в техническом плане. Сложно снимать, сложно добираться… Ещё я делаю локальные инсталляции на местах из объектов, которые я нахожу внутри. Они все остаются в этих деревнях как своеобразные памятники.

— А ты отслеживаешь, остаются ли они там?

— Как правило, в местах, в которых я бываю, я бываю по одному разу. Хотелось бы, конечно, отследить, что будет с этими объектами, но, скорее всего, они тоже исчезнут. И это нормально.

— Каким должен быть дом, чтобы тебя заинтересовать?

— Поскольку это проект о традиционной культуре, это должен быть традиционный дом — без сайдинга, без пластиковых окон. Он должен быть деревянным, заброшенным. Желательно, чтобы это был старый сруб. И признаки оставленности в нём должны быть. Это может быть сарай, часовня, амбар, колодец, — я хочу собрать разную фактуру объектов.

Я не работаю с объектами, где кто-то живёт. В основном я занимаюсь руинами, внутри которых нет ничего.

Паблик-арт без публики?

— В чём, по-твоему, разница между стрит-артом и паблик-артом?

— Стрит-арт — это часть паблик-арта. Паблик-арт — это искусство в общественном пространстве, подразумевающее взаимодействие со зрителем, с локальной культурой. С другой стороны, иногда отсутствие зрителя может быть фактом присутствия. В тех же заброшенных  деревнях тоже может быть паблик-арт, несмотря на то, что там нет прямого взаимодействия со зрителем. Это всё-таки общественное пространство, пусть и заброшенное: там нет жителей, но там есть культура, которая сохранилась в руинированном формате. 

А стрит-арт — это изобразительная деятельность на улице, это всегда взаимодействие с уличной средой, культурой, поверхностью, местным контекстом. 

— Насколько, на твой взгляд стороннего наблюдателя стрит-арт развит в Архангельске?

— Мы пока видели в основном оформление: Мунка, Климта, Врубеля на музее ИЗО. Это забавно, но мне кажется, что стрит-арт должен быть не инструментом нанесения краски на поверхность и перерисовки известных картин, но осмыслением городской среды. Хотя мне кажется, что в Архангельске для этого есть все шансы: есть техника, есть активисты. Думаю, здесь есть все шансы, чтобы сформировать стрит-арт комьюнити.

«Это проект о регионах»

— Для тебя это такой социальный проект или в этом внимании к упадку есть какое-то декадентство?

— Это не интерес к декадансу, а, скорее, интерес к реализму. То, что мы видим, — это реальность. Само по себе понятие исчезновения можно рассматривать с социальной, с культурологической, с исторической точек зрения. Если говорить о социальной точке зрения, то это исчезновение деревянной архитектуры, всей традиционной культуры. Это проект не просто про деревню, а про исчезновение как таковое. Просто этот пример с деревнями экстраполируется шире, на города, не считая мегаполисов вроде Москвы — таких автономных государств внутри России. Вообще это проект о регионах.

— А так-то ведь это увядание можно было бы прослеживать и на современных городских строениях: каком-нибудь недостроенном заводе, заброшенном котловане…

— Сам феномен исчезновения многогранен. Мне интересно всё: и материальная, и нематериальная культура. Если говорить о материальной культуре, то да. Но если говорить о нематериальной культуре, постмодернизме и прочем, о том, что исчезают ценности, форматы, исчезает текст и контекст, и иллюзия перерастает в подмену, в симулякры, то формат деревень очень удобен, чтобы об этом говорить.

— То есть он соединяет материальную и нематериальную культуру?

— Да, да. Странно, что в современной художественной среде примеров работы с форматом заброшенных деревень в России очень мало: это же очень богатая фактура, — можно говорить и о традиционной культуре, и о краеведении, и много о чем. Моя задача — создать произведение, чтобы потом уже появлялись какие-то интерпретации.

— Ну, как это, никто не исследует? Постоянно появляются, допустим, фотопроекты, посвящённые деревне…

— В основном исследуют деревню, где живут люди, исследуют, как они живут, запечатлевают их быт. Есть ещё один проект художника и фотографа Данилы Ткаченко, он долго снимал отшельников в России, людей, которые живут вне цивилизации. И сейчас он тоже занимается деревней.

Вова Чернышев: «Искусство, которое может восприниматься простым человеком просто на эстетическом уровне как что-то красивое, — это пройденный этап».

Жизнь после смерти

— Бывает, что людям без специального образования трудно воспринимать современное искусство. Ну, мол: «Это просто кость, и чего?». Что ты о этом думаешь?

— В искусстве есть разные этапы развития. Искусство, которое может восприниматься простым человеком просто на эстетическом уровне как что-то красивое, — это пройденный этап. Это искусство зашло в тупик, и понадобились новые формы выражения, появился модернизм и куча разных «измов». И здесь начался разрыв между  обычным зрителем, который не вовлечён в этот процесс. Ну, а что? Это происходит и в музыке, и в литературе… Возьмите, например, «Улисс» Джойса, там же безумное смешение стилей, неподготовленный читатель этого тоже не поймёт! Он прочитает и ничего не поймёт, кроме условного смысла, который несут слова. А между строк он читать не сможет.

В то же время, бывают такие многогранные формы высказывания, которые дают почву для интерпретаций разным людям. Я надеюсь, что мой проект с деревнями можно считывать на разных уровнях. Мне важно, чтобы каждый человек мог по-своему понять, что я делаю. 

Человек, который ничего не знает об искусстве, может прийти посмотреть на эти дома, в нём, может, какие-то простые эмоции родятся, на уровне собственных воспоминаний и опыта. Человек более подготовленный может найти другие смыслы. Например, один из них — это, в принципе, изучение феномена смерти в современной жизни, ведь сегодня смерть вытеснена за кулисы общественного спектакля. Это не входит в формат обычной жизни рядового потребителя, выбивается из колеи этого обогащения. Об этом никто не думает, а ведь раньше смерть являлась почвой для мифотворчества, религии. Многие люди стремились жить после смерти и всю жизнь посвящали этому. Существовало много культов, обрядов, традиций, связанных со смертью. Сейчас все это утрачивается, и смерть существует где-то на периферии. 

«Не думал ни о каком современном искусстве…»

— Кажется, что ты получил очень энциклопедическое культурное образование. Это так?

— Нет. Я учился на экономиста в Санкт-Петербурге, сейчас собираюсь поступить на юридический. У меня нет никакого культурологического образования, разве что я ходил на курсы философии в СПбГУ, когда мне были интересны отдельные лекции. Изначально я не думал ни о каком современном искусстве, у меня появилось желание изучить место, где я живу. Просто так получилось, что формат, который я выбрал, называется современным искусством. Это очень удобный формат для переосмысления. Просто я живу в России и живу, что здесь происходит, это уже достаточный толчок для меня. Эту историю исчезновения можно экстраполировать на всю Россию: исчезает культура, исчезает идентичность, стираются ценности. 

P.S. 22 сентября в одностолпной палате Гостиных дворов откроется фотовыставка Владимира Чернышева, которая задокументировала его интервенцию в северную деревню. А сам «Arctic Art Forum» пройдёт в Архангельске с 21 по 23 сентября. Его программу можно посмотреть здесь.