Артур Соломонов — о театре, журналистике и морали в искусстве

Отучившись в ГИТИСе на театроведческом факультете, Артур пошёл в журналистику. Сначала был женский журнал «Ах!», а потом — «Известия» (спецкор отдела культуры),  журнал «The New Times» (редактор отдела культуры) и телеканал «Культура». И однажды, как говорится, «им овладело беспокойство, охота к перемене мест». Он уехал в Индию и там, отдыха ради, начал писать.

Так за год и три месяца появилась «Театральная история»: о переживающем свою никчёмность в этом мире актёре-неудачнике Александре, который в один прекрасный и ужасный день получил роль… Джульетты, о его возлюбленной — словесной эквилибристке Наташе, тоже актрисе. Есть там фигуры и помасштабнее: режиссёр-гений Сильвестр Андреев, спонсор театра Ипполит Карлович и его духовник отец Никодим.

Затем режиссёр Искандер Сакаев поставил по «Театральной истории» спектакль. Его-то архангельские зрители и смогли увидеть на фестивале «Европейская весна».

Фото Артёма Келарева

Не может католический священник повлиять на русского олигарха!

У «Театральной истории» была возможность стать сериалом. Но только с одним условием.

— Один из главных наших телеканалов предлагал сделать отца Никодима католическим священником, — рассказал писатель будущим читателям и зрителям в кафе «Terrasa». — Но в российской реальности католический священник не имеет никакого веса. И если, опасаясь окрика из православной церкви, заменить православного священнослужителя на католического, потеряется смысл романа, все взаимодействия героев разрушатся. Тогда «телевизионщики» говорят: «Ну ладно, пусть он будет психологом».

Само собой, это тоже был не вариант. Ведь именно противостояние Сильвестра Андреева и отца Никодима и определило один из важнейших векторов романа, считает Артур Соломонов:

«Когда книга была закончена, и близко не было тех историй, которые сейчас в театральном мире происходят повсеместно: возмущённые граждане чуть ли не ежедневно пишут доносы на „морально разложившихся“ режиссёров; по всей стране депутаты и священнослужители высказывают озабоченность нравственным уровнем спектаклей и их создателей; в Новосибирске сняли оперный спектакль „Тангейзер“; в Орле депутаты обвиняют местный театр в русофобии и антигосударственности; было время, когда на Кирилла Серебренникова чуть ли не каждые две недели поступал донос в прокуратуру».

Что уж тут говорить, когда и в Архангельске протоиерей Евгений Соколов обвинил выставку Матисса, Пикассо и Шиле в порнографии, а спектакль «Фуршет после премьеры», которого и в репертуаре-то уже нет, — в пропаганде содомии.

— Кто-то из вашей епархии заметил по поводу этой выставки: «Марианская впадина безнравственности покорена», — сказал Артур Соломонов. — Так что, если верить этому спикеру-священнослужителю, впадины можно покорять, и именно в Архангельске обитают покорители безнравственных впадин.

Хотя батюшка ваш не прав. Вот я немного знаю о современной культуре Архангельска, но одно знаю точно: у вас есть замечательный театр в городе — Молодёжный — и руководит им уникальный человек — Виктор Панов. Так что, мне кажется, пусть каждый занимается своим делом: священники пусть окормляют прихожан и не пытаются руководить искусством, а режиссёры пусть ставят спектакли и руководят театрами. Так как-то логичнее. Иначе ведь деятелям культуры тоже может что-то не понравиться — в самом процессе богослужения, в убранстве церкви, и они тоже могут начать требовать перемен и реформ. Так что пусть лучше каждый остаётся в своём монастыре и со своим уставом.

Фото Артёма Келарева

О творчестве — почти без утайки

— Из журналистики вы ушли окончательно?

— Я сейчас меньше работаю в прессе. Я почти всегда работал в оппозиционных изданиях. И, проработав в этих СМИ почти десять лет, я уже знаю их, как родных. Набор идей одинаков, набор людей одинаков, и мне становится не то, чтобы скучно, — я всех их очень уважаю, — но, чтобы не останавливаться в развитии, я туда снова не пойду.

— Мне просто интересно, как наступил тот перелом, когда вы поняли, что журналистики с новостями, которые умирают на следующий день, вам мало?

— Дело не в том, что я хотел чего-то большего. Я просто хотел иного. В принципе, блестящие образцы журналистики существуют до сих пор. Просто то, что мы видим по телевизору, читаем в большинстве СМИ — это не журналистика. Это даже не пропаганда, это атака на здравый смысл. И профессия журналиста исчезает — с государственных телеканалов, из государственных бумажных СМИ и интернет-изданий. Но там, где она есть —  там по-прежнему высокий уровень. Просто, когда сужается профессиональное пространство, то сужается и пространство конкуренции. А когда конкуренции нет, — мы имеем то, что имеем сейчас.

Не то, чтобы я решил покинуть журналистику в трудный для профессии момент, нет. Это вопрос развития. А писать мне всегда нравилось. Даже физически — нравился сам процесс. В детстве я вёл дневники. Это были даже не мысли мои и чувства, а фиксация всего, что со мной происходило: «Сегодня утром черепаху покормил, кота погулять отправил…».  Годам к четырнадцати в дневниках появились проблески мысли, а до этого — прилежное описание событий. Правда, не вполне прилежное: в какой-то момент я сам себе начал привирать — вот с того момента, наверное, всё и началось.

— Работа над художественным словом сильно отличается от того, что вы делаете в журналистском произведении?

— Моя задача — дать каждому герою возможность прожить свою судьбу. Высказать свойственные только ему мысли, испытать только ему присущие переживания. Потому все герои, как один, не могут стремиться к афористичности. Я никогда не думаю так: вот  удачная фраза, надо обязательно вставить её в текст. Любая извне пришедшая фраза окажется чуждой тексту, и она обязательно будет чувствоваться при чтении. Но редактирую я текст серьёзно. Я бы сравнил это вот с чем: ты прорубаешь дорогу сквозь чащу. Прорубил. Но теперь вокруг этой новой дороги — грязь, щепки, пыль, срубленные деревья, пни… И ты начинаешь всё это убирать и обустраивать — это и есть редактура.

— Для вас как автора, журналистика и литература это принципиально отличные занятия? Или же вы в литературе ощущаете и проявляете себя точно так же, как в журналистике?

— Это совершенно разной природы тексты — литературные и журналистские. Я помню, как когда уже писал «Театральную историю», мне нужно было сдать интервью, которое я сделал задолго до этого. И мне необходимо было просто написать вводку к интервью — кто тот человек, почему я с ним разговариваю, почему это актуально и что из этого разговора читатель может узнать. Я бы раньше за пять минут написал такой текст. Но, находясь уже внутри романа, я не мог поменять стиль на журналистский. И эти шесть строк я писал несколько часов с огромным трудом.

— Вы смогли бы написать рецензию на свой роман?

— Самому писать рецензию на свой роман — это полная безнадёга. Надеюсь, до таких «марианских впадин» дело всё-таки не дойдёт.

— Вы пишите пьесы, изначально надеясь, что они будут поставлены, или вам просто подходит такая литературная форма?

— Знаете, мне, как выяснилось, очень непросто писать художественные тексты по заказу. Гораздо свободнее я себя чувствую, если текст я заказал себе сам. Как только появляется некая структура или человек, который ждёт чего-то конкретного в чётко оговоренные сроки, мне становится как-то не по себе. Но, возможно, я это свое качество преодолею. А что касается различия между прозой и драматургией…

В прозе у автора неисчислимо больше возможностей, чем в пьесе. В пьесе — только диалоги и события. В романе — и размышления, и отступления в прошлое, и возможность посмотреть на одну и ту же ситуацию с разных позиций. Но зато в пьесе допустима та степень неправдоподобия, которую невозможно даже представить в романе. То есть, в этом смысле пьеса даёт больше свободы, чем роман, в котором без достоверности и точности всё неминуемо развалится.

— Вы упоминали, что сейчас работаете над двумя романами и пьесой. О чем они?

— Так получилось, что в течение последнего года у меня оказались в работе три текста. Я не работаю над ними одновременно. По целому ряду причин — творческих и чисто организационных — я по несколько месяцев работаю над каждым текстом. Стиль работы получается несколько хаотичным, но мне интересно выходить из одного текста, оказываться внутри другого, чтобы потом вернуться к прежнему. И то, что пишу в разных «форматах» —  прозы и драматургии — тоже очень меня увлекает.

Сейчас в работе два романа — «Благодать» и «Клуб холостяков». Один роман очень заострён социально, это история трех братьев, которые, каждый по-своему, откликаются на вызовы времени, и идут каждый своим путём. Естественно, они вступают в непримиримый конфликт. Второй роман — исключительно об отношениях, о любви, семье и браке. А про пьесу пока говорить не буду, пусть останется у меня хоть одна тайна.