Он упал — некрасиво, неправильно: архангельский драмтеатр поставил спектакль про то, как Миша Питунин хотел Пушкина спасти

Это спектакль о маленьком человеке, который, как в стихотворении Роберта Рождественского, «на земле безжалостно маленькой», дерзнул совершить большой и заведомо обречённый на поражение подвиг — чтоб «на всей земле не хватило мрамора…».

Спектакль идёт на основной сцене, с одной лишь оговоркой. Действие режиссёр, он же художник, перенёс на дуэльную дорожку, отделяющую амфитеатр от партера. Сам же партер затянул прозрачным целлофаном — неспокойной Чёрной речкой, — а на сцене, перекрытой пожарным занавесом, установил фанерный памятник Пушкину, покрытый белым пологом.

Простынь с него стягивает дама с ручным мегафоном. Слова «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», усиленные громкоговорителем, звучат казённо до непробиваемости. Пионеры послушно отдают салюты. Демонстрацию прерывает Михаил Питунин (Михаил Кузьмин). Он закидывает памятник и процессию снежками, а потом и вовсе расстреливает монумент из капсюльного пистолета. Грудь у поэта изрешечена, сквозь дыры проникает свет. Он заваливается на спину, но со скрежетом встаёт. И будет вставать каждый раз, не реагируя ни на выстрелы, ни на танцы лисичек и зайчиков у себя под ногами, ни на детские упреки, которые будет кидать ему Питунин.

Питунин Пушкина возненавидел с детства. Но, по сути, ненавидел вовсе не его, а систему подавления, инструментом которой тот служил. Сначала — детский сад. Сцены оттуда самые фарсовые. Пушкин в руках радетельной воспитательницы превращается в зловредную тряпичную куклу, сама воспиталка — практически в ведьму, от которой можно спрятаться только в «домике» или за меловым кругом, а великовозрастные «дошколята» — в раненых бойцов в касках-горшках на головах. 

А уж сцена наказания, когда у Питунина за неосторожные слова о Пушкине забирают вожделенную игрушку — подъёмный кран, — это и вовсе пародийная безумная поездка, сделанная с применением киношного slow motion. Что взрослому смешно и стыдно, то для ребёнка — катастрофа, оттого и так гротесково сочетаются пустяковые по взрослым меркам события и детские реакции на них.

В школе и армии — то же, но в профиль. Звуки песни «Первоклашка» оглушают главного героя и его маму, как звон иерихонских труб. Взаимосвязь и параллелизм жизненных этапов, то, что всё в жизни неслучайно, подчёркивает очень экономный кастинг: в спектакле заняты всего четыре актёра. Помимо Михаила Кузьмина это Нина Няникова, Иван Братушев и Дмитрий Беляков (в очередь с ними двумя играют Александр Субботин и Александр Зимин). 

Все трое исполняют по несколько ролей. Играя с реквизитом и костюмами, жонглируя образами, писанными широкими мазками, выросшими из многочисленных импровизаций, артисты отдаются стихии игрового театра. Один Михаил Кузьмин на протяжении спектакля играет только одного персонажа, да и то существует в разное время, погружаясь в воспоминания не до конца, как бы балансируя между обиженным ребёнком и неудовлетворённым взрослым, не заметившим, как пролетело полжизни. И в этом театре не по Станиславскому Михаилу даже не нужно сбривать бороду, чтобы играть ребёнка.

Самым ярким комическим проявлением игрового театра становится момент, когда враги Пушкина — светская дама Идалия Полетика, сам Дантес и его приёмный отец барон Геккерн — танцуют у памятника в нарочито детсадовских костюмах лисички и зайчиков. 

Быстрая смена ролей становится в спектакле не только средством существования, но и собственно предметом интереса, источником веселья. Дуэт Беляков-Братушев играет соседей Питунина по горшку, однокашников Дубасова и Репина, школьных хулиганов Секу и Витька, выросших в 1990-е в бандитов-рэкетиров. В общих сценах Питунина с последними всегда есть этакая микропауза, во время которой режиссёр даёт герою выбор — играть ли с хулиганами в «трясучку по копеечке», пугать ли вместе с ними торговцев книгами «штрафом и счётчиком»? Выбор есть всегда. Эта пауза очень красноречиво говорит со зрителями.

Нина Няникова играет и воспитательницу, и учительницу, и маму, и разбитную девчонку из питерского двора-колодца, и первую любовь героя Леру, и Наталью Николаевну. И даже одну мужскую роль — продавца книг, у которого Пушкина с прилавков вытеснил Playboy. Первые две — существа одного порядка: меняются одежда, парики и акцент. Мама Питунина — образ небольшой, но очень значимый. Она появляется из прошлого, «вытягивая» главного героя из дуэльных фантазий, забирая у него из рук пистолет, как опасную игрушку. У неё на лице застыло какое-то очень советское, извиняющееся выражение. И любовь. И с потерей матери Питунин как-то окончательно сбивается с пути.

Наталья Николаевна появляется на сцене, как комическое видение — недалёкая, неуклюжая, подслеповатая, — её образ в спектакле подан иронически, наперекор общепринятому. Переодевания и перевоплощения порой даже не скрываются: вот снимает Нина Няникова пышную зефирную юбку, вот перестаёт косить глазами, обыгрывая близорукость Гончаровой, и из жены поэта превращается в девушку из студенческой курилки. Даже оставаясь при этом в кудрях Натальи Николаевны.

Встреча с Лерой — первое, что в жизни Питунина происходит не по заведённому сценарию. Именно она заражает его фантастической идеей спасения Пушкина. Эта обречённая на поражение затея — тоже бунт, как и прежние бунты Питунина, это претензия на место в мире, большее, чем то, что ему отвели.

Сцена их расставания — Лера идёт не по сценарию и ждать из армии не обещает, — решена поэтически. Она сначала укрывает шарики из целлофановых пакетов чёрной полупрозрачной тканью, собирая память о себе, а потом под песню «Летел и таял» группы «АукцЫон» их отпускает — чтобы сохранить, спасти воспоминания о первой и самой чистой любви от реальности. Она предпочитает остаться прекрасным воспоминанием.

Леру Андрей Тимошенко возвращает в финале спектакля, чтобы она напомнила Питунину, что смысл в его жизни, скоротечной, непутёвой, всё же был. Между Питуниным и Пушкиным, между желанием спасти и спасением, между смертью обычного человека и смертью гения, режиссёр ставит знак равенства.