информационное
Фото Артёма Келарева.
С камерной читки в присутствии от силы 30 зрителей в театральном особняке на Логинова началась осенняя «Европейская весна». Режиссёром читки выступил заслуженный артист России Илья Глущенко. Услышать свой трагифарс в исполнении «пановцев» приехал сам автор пьесы — журналист, драматург и писатель Артур Соломонов.
Несмотря на то, что автор уже слышал свой текст в театре, «пановцам» всё же удалось удивить драматурга. Режиссёр читки назначил на главную мужскую роль Анастасию Полежаеву, чего Артур Соломонов, конечно, не ожидал.
Сама пьеса «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича» тоже оказалась не тем, чем казалась. Трагифарс даже не столько о Сталине и о Советском Союзе, сколько о нас самих и стране, в которой мы живём.
Причём, как и первый роман Соломонова — это театральная история (именно так книга автора об актёре-неудачнике, которого к его ужасу распределили на роль Джульетты, и называется). Пьеса метатеатральна: это театр в театре.
Её герои — не реальные Сталин, Берия и Хрущёв, а театральные актёры, во главе со всемогущим режиссёром репетирующие спектакль о генералиссимусе, чиновники министерства культуры и даже безымянный президент, который «ответить не может, но слышит и видит».
Начинают в театре за здравие. Говорят правильные слова о «кризисе перепроизводства святынь», о том, что «сейчас толком никто не понимает, во что мы верим и куда идём, и поэтому неприкосновенным объявляется всё», о «грандиозных похоронах сталинизма». Премьера не за горами, вот уже прогон для прессы, но тут кусочек показа за обедом изъявляет желание посмотреть президент.
Вот тут-то потихоньку и начинается фарс, пока что без трагической приставки. Сотрудник мункульта, который только что передавал слова министра о «подорожнике, прикладываемому к исторической травме», начинает вести себя, как охранник, который обмочился при Сталине. Президент ушёл, не доев десерт, а, значит, предыдущую телеграмму с поздравлениями надо сжечь, пьесу переписать.
Но самые серьёзные изменения начинают происходить не с чиновниками, а с театралами, не побоявшимися поначалу взяться за спектакль, которым останутся недовольны и сталинисты, и антисталинисты, и консерваторы, и либералы. Актёры не снимают грима, начинают прирастать к своим ролям, и внутрипартийная драма разворачивается уже в театре. «Берия», не выходя из образа, строчит доносы, «Хрущёв» сдаёт патрона с потрохами, а режиссёр Вальдемар Аркадьевич, который сам себя выбрал на роль пожилого Сталина, действует по его образу и подобию, превращая театр в тюрьму. Вот тут-то, хоть это по-прежнему очень смешно, и звучат трагические ноты, когда артисты скандируют: «Человек — ничто, государство — всё!».
Пьеса заканчивается немой сценой, практически как в «Ревизоре». Только вместо настоящего чиновника, прибывшего инкогнито из Москвы, героев опять-таки огорошивает президент, который хочет поставить спектакль сам. Как будто раньше он этого не делал.
Пьеса оборачивается критикой не столько сталинизма, сколько порочной склонности человека давить или подчиняться, и общества, пронзённого вертикалью власти. Эта иерархичность определяет отношения и в стране, и в семье, где вымышленный охранник лупит сына ремнём с пятиконечной звёздочкой, и в театре под руководством всемогущего худрука, которому прижизненно открывают музей.
Так что отчасти эта пьеса подвергает сомнению само устройство российского репертуарного театра, из которого худрук уходит только после смерти. Эту театральную иерархию в последнее время всё чаще критикуют представители молодого поколения театральных деятелей, которым комфортнее работать в горизонтальных связях, не вознося никого на пост главного творца и демиурга.
Артур Соломонов.— Мне было важно посмотреть, как в таком месте как театр возникает тиран и народ, который готов ему потворствовать, — пояснил Артур Соломонов. — Отношения режиссёра и труппы подобны отношениям диктатора и народа, и лучшее поле, чем театр, для того, чтобы выразить свою идею, мне было трудно представить. В театре было проще оправдать некоторые странные превращения, которые происходят с людьми. В театре как в месте есть какой-то оттенок сюрреализма, и сейчас, мне кажется, этот оттенок переносится в социальную, в политическую жизнь.
Пьесу перевели на семь языков, и, если бы не пандемия, премьеры спектаклей по ней прошли бы и в Европе, и в США.
— Это означает, что кризис элит, кризис власти, повсеместен, — прокомментировал Артур Соломонов. — Меня удивило, что эта пьеса востребована не потому, что всем хочется посмотреть, как интересно, смешно, странно, причудливо дела развиваются в России, а потому что многие видят в ней собственную страну. Это сюрприз приятен мне как автору, но как человеку — не очень.