Макс Покровский прокатился на буксире до Кегострова и обратно

В такую солнечную и ясную погоду, какая была в воскресенье, грех было сидеть в кафе или лобби гостиницы, поэтому мы организовали для эксцентричного музыканта речную прогулку. Никаких специальных экскурсий на «Гоголе», а жизнь, как она есть — прокатились на буксире на Кегостров и обратно.

Мы с Максом и менеджером «Ногу свело!» Ириной Рыченковой встретились на причале за Novotel: во время ледохода буксиры ходят оттуда. На борт «Гранита» ступили за минуту до отправки. Первая часть плавания прошла спокойно: как и все пассажиры, устроились на корме. Надеялись увидеть тюленей, но были рады и чайкам.

Сначала в мужчине в куртке с капюшоном, снимающем видео на смартфон, никто не признал известного музыканта. По крайней мере, подходить к Покровскому тактичные северяне стали только, когда буксир причалил к Кегострову.

Заметили нас и в капитанской рубке. Члены команды были рады познакомиться с лидером «Ногу свело!», а Макс поразился тому, что буксиры могут по два месяца проводить в море, и даже волны под четыре метра им нипочём.

После сэлфи нам разрешили зайти на нос буксира, а Покровскому — подняться на самый верх. Там, на мачте, он надолго пропал. Но всё же успел ответить на наши вопросы. Разговор продолжился, когда мы пошли смотреть морской-речной вокзал с 500-рублёвой купюры.

— Максим, вы впервые приезжали в Архангельск в начале нулевых и выступали тогда в посёлке 14-го лесозавода, помните?

— Да, да, это были чуть ли не первые наши гастроли. Концерт был очень хороший. Зрителей было человек десять, а устраивали всё совершенно прекрасные люди, энтузиасты — архангельская рок-группа «Вода». Коммерчески, наверное, концерт был не очень удачным, но было круто.

— Вас как человека сложно чем-то удивить, шокировать, напугать?

— Ни то, ни другое, ни третье не сложно. А чем — наверное, обычными вещами. С течением времени список вещей, которыми можно удивить, становится, конечно, меньше. К примеру, меня сложно удивить косностью, тупостью, подлостью, а они, к большому сожалению, встречаются. Я сейчас себя ловлю на мысли, что говорю, как шестнадцатилетний, что, наверное, и хорошо. Меня это в себе самом не ломает.

Шокировать в хорошем смысле меня можно какими-то результатами человеческой интеллектуальной деятельности, искусства, в частности. И это приятно, потому что искусство должно вызывать шок. Это то, что напрочь отсутствует в российской поп- и рок-культуре последние много лет: она не шокирует, она плавная. Основной закон радио — не шокировать.

А напугать меня можно огромным количеством вещей. Если просто подкрасться ко мне сзади, крикнуть: «Бу!», — я в штаны не наложу. Но меня всегда и со временем всё больше пугают какие-то неприятные последствия своих поступков. Это тоже уже не испуг, это какое-то осознание ответственности. И оно не сваливается на голову — раз, и всё! — оно со временем приходит: медленно, без фанатизма.

Ну, и я чувствую какой-то глобальный испуг за людей в глобальных вопросах, касающихся жестокости человечества. Человечество за время своего существования придумало огромное количество отвратительных вещей. Меня волнует, насколько велико может быть человеческое страдание — моральное и физическое, — и зачем оно нужно, и можно ли его чем-либо оправдать. И мне страшно оттого, что невозможно понять, из-за чего тем или иным людям выпадают мучения.

— А в российской действительности вас что удивляет, шокирует, пугает?

— Меня удивляет терпение, и я даже не хочу сказать, что это хорошее качество. Это какая-то инертность. Это уже какая-то генетическая готовность терпеть и неготовность противостоять. Это, значит, каким-то образом ушло из гена. Вернётся ли это, если да, то когда, и если не вернётся, то что с нами будет, это уже вопросы не для моего заячьего ума.

При всём величии, обилии национального достояния, культуры и природном уме — я реально сейчас со многими обитателями Земли сравниваю русский народ, и, действительно, он очень умный, и с точки зрения произведений культуры, научных открытий, и обычной смекалки, — нет какого-то единства. Я в последнее время всё сравниваю с фильмом «Аватар», где Эйва [коллективное самосознание Пандоры, богиня народа Наʼви] заставила все живые существа сплотиться, чтобы выжить.

Иногда, мне кажется, не надо ничего особенного делать, лучше просто чего-то не сделать: не включить телевизор, когда там идёт передача, в которой промывают мозг. Просто один раз всем народом не включить. Не надо даже шевелиться — просто не нажать на кнопку пульта, всей Россией. Но это надо почувствовать. Вот только пока нет той Эйвы, которая нам даст сигнал всем вместе это почувствовать.

— Вас, наверное, каждый раз спрашивают: «Как вам наш город?», — и каждый раз приходится изобретать что-то на грани комплимента и правды?

— Отвесить комплимент месту, тем более, если он искренний, — не самая большая беда. Раньше я настолько увлекался, что просто говорил: «Всё, остаюсь здесь!». В этом, конечно, не было 100 процентов правды, но эмоция, которая меня посещала, была очень искренняя: я всегда проникался тем местом, где оказывался. И я не видел в этом измены — ни тому месту, где я жил, и ни тому, где я появлялся. Искренняя увлечённость местом же — это не роман с девушкой.

Со временем у меня этого чувства стало меньше: то ли по мере накопления мест, где я побывал, то ли оттого, что стало перевешивать тупое желание найти себе место, в которое хотелось бы вернуться. Я никогда не хотел возвращаться в Москву, мне всё время было там некомфортно. И всегда момент возвращения туда был сопряжён с негативом, несмотря на то, что было хорошо возвращаться к родным и близким. Возвращение из отпуска и гастролей, хотя я очень люблю и всегда любил работу, было связано с определённым дискомфортом: отпуска были настолько редки, да и сейчас их мало в жизни — и по времени, и по количеству, — а гастроли были какой-то свободой. Но не в том смысле, что свободой от семьи — меня это никогда не тяготило, — а именно свободой от Москвы, от этой скованности. Сейчас на любой город я смотрю уже не с точки зрения заезжего хулигана, а реально — смог бы я тут остаться?

— Ну, а какие впечатления от Архангельска? Как вам такие контрасты — торговые центры, кафедральный собор, современная застройка и ветхие деревяшки?

— Это достаточно смешное сравнение, но я сам для себя сравнил Архангельск с Нью-Йорком, хотя естественно, мы все понимаем, что это абсолютно разные по духу города. Но если подходить чисто формально, то то, что вы перечислили, касается как одного города, так и другого. Наверное, любого современного города, тем более, портового. Портового города с богатой историей.

На российские города, в частности, на Архангельск, сложно смотреть без здорового сожаления: могло бы быть лучше, если бы мы как-то по-другому выстраивали свою страну и свою жизнь. Могло бы быть по-фирменному. Самое главное, что при всей забитости всех нас, при всей актуальности темы свалки московского мусора, люди-то не дебилы. И в России, и в Архангельске. Давно должны были ими стать, по идее, но не стали. Это с одной стороны радостно, а с другой стороны больно видеть: а, может, плюнуть уже? Нет, живы, значит, надо ещё что-то делать.

— Вы согласны, что сегодня вообще уже не существует понятия «андеграунд» в музыке? Ведь любой может через соцсети или другие онлайн-каналы добиться того, чтобы его услышали?

— Наверное, нет. Но мне сложно оценить, хорошо это или плохо. Действительно, возможностей сейчас море, а доступ практически не ограничен: у каждого есть камера, и все вокруг говорят, сколько у нее пикселей, забыв о том, что есть линза; все говорят о том, какого разрешения можно сделать wav-файл, а те, кто поумнее якобы, говорят про аналоговую запись, забыв о том, зачем это вообще нужно. Сегодня каждый может стать и саунд-продюсером, и фотографом, и оператором, и режиссёром, но все эти слова мы берём в кавычки. И потребителю очень сложно сделать выбор просто потому, что материала для переработки огромное количество. Я современный век называю веком информационной пытки и говорю, что я обладаю профессиональным заболеванием: это переизбыток общения. Отделить зёрна от плевел очень сложно, хотя в определённый момент душа и сердце подскажут. С другой стороны, это свобода.

— Нам сегодня удалось вас немножко удивить?

— Вы меня сегодня удивили. Очень часто мы ищем прекрасное за семью морями и не видим его у себя под носом. Но, с другой стороны, не надо обольщаться: надо жить, трудиться, строить, переделывать.

Впечатления, конечно, географические. У меня постоянно Google Maps в закладках, я просто блуждаю по планете. Я стал смотреть на мир, как на круглый. И на Архангельск я сегодня посмотрел как на портовый город: с одной стороны, это что-то очень своё, с другой стороны — часть мира. Для меня быть частью мировой системы — это позитивная оценка. Я очень хочу, чтобы океан был общим, Интернет был общим, и воздух был общим.