информационное
Фото Артёма Келарева.
Именинник встречал гостей лёжа на кровати спиной к зрительному залу — в роли доктора Фауста в дегенеративной трагедии в трёх частях по произведению Гёте «AntiФауст», которую его сын-режиссёр поставил специально к знаменательному событию. Получилась своеобразная саркастическая, но нежная ода немецкой культуре.
Спектакль 90 процентов сценического времени остаётся безмолвным. На экране появляются названия глав, эпиграфы к ним и отрывки из трагедии — как субтитры к фильму на иностранном языке. Жизнь Фауста, когда мы застаём его при пробуждении, — словно одно затянувшееся похмелье.
Фауст-Шкаев-старший с неимоверным усилием, будто бы скрепя, будто бы с гирями на руках и ногах, поднимается с кровати (в белой сорочке, но весь какой-то мятый), таблетку за таблеткой выколупывает из блистерной упаковки, по-хрущёвски толчёт их ботинком (алхимик же!). И меняет одну рубашку за другой: у одной грязь на рукаве, у второй карман прорван, у третьей дыра на спине, — всё не подходит, пока не надевает чёрную. Душа тьмы просит, к грехопадению готова, а чистые рубашки не по фигуре. Так что, кажется, когда появляется Мефистофель, предложение о сделке попадает в благотворную почву.
Мефистофель у Шкаева-младшего работает на эффекте обманутого ожидания и подпитывается иронией молодого режиссёра. Вячеслав Кривоногов играет не демона-искусителя, не «часть той силы, что вечно хочет зла и совершает благо», а этакого чистенького примерного студента-отличника, миллениала, который в первую же свободную минутку, пока доктор читает договор, начинает листать ленту новостей в смартфоне. Лишь ближе к концу его образ становится более демоническим, но и тут молодой режиссёр утрирует, обряжая искусителя в стереотипный ярко-алый костюм с рожками и хвостиком на трениках — как у «Трудного ребёнка»! — и вручая ему игрушечный трезубец.
Сцена заключения сделки уморительна: Фауст режет руку, рыча от боли — едва ли не первый прорыв плотины тишины в спектакле! — оставляет на договоре неаккуратный кровавый отпечаток целой ладони, а демон… невинно подаёт ему шариковую ручку!
И брезгливо убирает испачканный договор в папочку. Накал философской трагедии нарочито снижается неразбавленным абсурдом.
Гретхен (Антон Чистяков).Вторая глава полностью посвящена Гретхен (Маргарите), и эту часть можно было бы назвать настоящим бенефисом Антона Чистякова, играющего возлюбленную Фауста — чистую немочку, кровь с молоком, воплощённую невинность вкупе с жизненной силой. Молодой режиссёр опять-таки заигрывает со зрителем, повторяя мизансцены и жонглируя стилистикой: в жёсткую строгую немецкую философию вмешивается романтика.
На вопрос Гретхен о Боге Фауст давится вином, заходясь в приступе жесточайшего кашля, словно имя Всевышнего обжигает глотку. Зато легкомысленный рок-н-ролл снимает напряжение: влюблённые опять на одной волне.
Третья глава отвечает на вопрос, откуда приставка Anti в названии дегенеративной трагедии. К имени Фауст режиссёр прибавляет «i» — как у айфона или айпада. И начинает переворачивать смыслы трагедии Гёте.
В оригинале брак Фауста с прекрасной Еленой порождает гениального ребёнка, а здесь у Фауста только гомункул — голова пупса во флуоресцентном, болотно-зелёном растворе, будто бы из кунсткамеры. Эта говорящая голова в «хрустальном шаре», как в телевизоре, — символ геббельсовской пропаганды, той самой, что звала авангард дегенеративным искусством.
И если в философской трагедии душу доктора спасает мечта о «народе свободном на земле свободной», то в дегенеративной трагедии Фауст приходит к обратному — к цензуре и фашизму. Впрочем, для внимательного зрителя этот переход не становится внезапным: картина американского художника Рональда Брукса Китая «Подъём фашизма» загорелась на экране ещё в самом начале, но лишь в страшном финале режиссёр открыл непосвящённым её название.
Мгновение потрясения, а потом аплодисменты после спектакля логично перешли в овации виновнику торжества.
— Такого качества ролей и таких гениальных режиссёров, которые у нас работают, Женя никогда бы нигде не нашёл, — сказал Виктор Панов. — Те, кто остался в этом городе и в этом театре, — истинные патриоты. У Жени могла быть гениальная карьера в кино, но он выбрал театр. Я спрашивал: «Женька, что тебе подарить?». Я-то тебе подарил театр и жену…
Виктор Панов.В театре-семье друг друга знают и любят в буквальном смысле — не один век.
Наталья Малевинская.— Я впервые увидела Женю ещё в прошлом веке, когда он мальчиком занимался в театральной студии во Дворце пионеров, — рассказала актриса Молодёжного, председатель регионального отделения СТД России Наталья Малевинская. — Он такой был маленький, хрупкий, но в «Трёх сёстрах» играл Ферапонта — самую возрастную роль — и рисовал себе щетину. И однажды он её забыл стереть и поехал в Маймаксу… Сейчас щетину уже рисовать не нужно: он вырос в прекрасного талантливого актёра и прекрасного человека. Женька, мы тебя любим!
Яна Панова.Супруга Яна Панова подарила имениннику песню на французском, в котором достаточно было понять одно — mon amour — и розу. А сам юбиляр не смог сдержать чувств.
— С возрастом мы становимся сентиментальными, — сказал Евгений Шкаев, — а у актёров нервная система расшатана во все стороны, слёзы текут сразу! Хочу поблагодарить Виктора Петровича за то, что он даёт абсолютную свободу. Поэтому и театр развивается.
Актёр поблагодарил всех коллег, которые, несмотря на усталость от гастролей, пустились ради него на эту авантюру. И, конечно, своего сына.
— Это тот театр, который я люблю! Люблю театр без текста — я текст плохо учу, — добавил юбиляр. — Он чисто визуальный, но не пластический. И Филипп очень оперативно во всё это включился и сделал бенефис в стиле немецкого экспрессионизма, который мне очень нравится!