информационное
Фото Артёма Келарева.
И вовсе не договаривает: и жить (но мы-то знаем — умереть), и чувствовать спешит.
Спустя семь лет после первой премьеры, день-в-день, и после пяти лет сценического перерыва блестящий режиссёр Искандер Сакаев вернул в репертуар театра Панова «Ромео и Джульетту»: сделал своей постановке — «истории о прекрасной смерти и ужасной любви» — укол молодости и адреналина. Сделал он это самым простым и самый радикальным способом из возможных — назначив на главные роли новых исполнителей — молодёжь Молодёжного.
Приветствуя зрителей перед премьерой, худрук театра Виктор Панов сказал, что его проверенная гвардия — такие мастера, как Илья Глущенко, Наталья Малевинская и иже с ними, — как раз так, в процессе работы над спектаклем, и передают молодым свою энергию.
На роль Джульетты Искандер Сакаев взял студентку второго курса заочного отделения Российского государственного института сценических искусств Валерию Коляскину.
Джульетта (Валерия Коляскина) и сеньора Капулетти (Яна Панова).
На сцене юная актриса раскрывается семимильными шагами — по мере того, как её героиня мчится навстречу ужасной любви и прекрасной смерти. В своё первое появление она — сонная, апатичная: матушка и кормилица одевают её, как куклу, — но после встречи с Ромео в Джульетте просыпается неистовая, лихорадочная сила: ведомая ею, юная Капулетти проглатывает слова, недоговаривает свой знаменитый монолог с балкона и мечется, как раненный зверь. Мрачная кульминация этой лихорадки — сцена перед принятием снадобья Лоренцо: содрогаясь всем телом, девушка прячет лицо за согнутыми в локтях руками, как за решёткой.
Партию Ромео режиссёр отдал младшему представителю театральной династии — солисту ВИА «Провинциальные меха», автору песен к спектаклям, успевшему дебютировать на сцене, — Филиппу Шкаеву. Молодой исполнитель на сцене встретился и с отцом Евгением Шкаевым, и с матерью Яной Пановой, которые, как и семь лет назад, сыграли брата Лоренцо и сеньору Капулетти соответственно.
Ромео (Филипп Шкаев), брат Лоренцо (Евгений Шкаев) и Смерть (Мария Гирс).
Добавьте к этому нового Париса, нового Бенволио и, конечно, новую Смерть — Марию Гирс, которой хрустально-звенящий треугольник лёг в руку, как родной, — и спектакль зажил и задышал свежо и по-новому — стуча зубами от волнения, шумно приподнимая грудную клетку, как после бега.
Кажется, что бег — единственный способ перемещения актёров в пространстве сцены. Благо, что уникальный разворот пространства позволяет: сцена становится очень узкой и длинной, как гроб, — есть, где разбежаться и разогнаться. А зрителям, мимом которых проносятся эти мрачные тени с шекспировскими словами на устах, остаётся только вжиматься в кресла: а вдруг зашибут?
В зале мало, кто мог вовсе не узнать строк Шекспира — будь то по первоисточнику или по фильмам — хоть Франко Дзефирелли, хоть База Лурмана. Но актёры Молодёжного сделали их своими, исключив возможность любого сравнения. А зрители, лишённые необходимости вслушиваться в каждое слово, могли наблюдать рождение чистой энергии.
Если зрители, смотревшие спектакль до перезагрузки, героиню Марии Гирс — саму Смерть — существо с кошачьими повадками и голоском, демонически разноцветными глазами и шевелюрой Эдварда руки-ножницы, — встретят, как старую знакомую, то для остальных её присутствие в веронской трагедии с большой долей вероятности станет откровением: всё происходящее — её мелодия, её пляска, которую все танцуют под звон её треугольника. После убийства Тибальта Смерть, как бесноватая, кричит: «Ромео, Ромео, Ромео!» — больше никакого мяуканья. Она уже предвкушает кровавую развязку драмы, которую, кажется, сама подстроила.
Но почему тогда верится, что в споре со смертью, даже с учётом гибели влюблённых, победил всё же брат Лоренцо? Да потому, что повесть о Ромео и Джультетте — Останется. Печальнейшей. На свете.
