В Архангельске идёт подготовка к экспедиции на поморском карбасе
ТВ
13 этаж. Племянник Иосифа Бродского Михаил Кельмович рассказывает о своей книге про семью

13 этаж. Племянник Иосифа Бродского Михаил Кельмович рассказывает о своей книге про семью

05.10.2017 21:07Олеся КОКИНА
Интервью Олеси Кокиной.

Олеся Кокина (далее корр.): Здравствуйте. Сегодня беседуем с удивительным человеком. Психолог, дизайнер, поэт и писатель Михаил Яковлевич Кельмович, представитель известной и уважаемой семьи. К слову, в Архангельск он приехал не случайно – племянник Нобелевского лауреата Иосифа Бродского привез две свои книги и презентовал их. Михаил Яковлевич, здравствуйте.

Михаил Кельмович (далее М.К).: Здравствуйте.

Корр.: В Архангельск, к счастью, вы приехали по своей воле, по хорошему поводу, в отличие от вашего дяди. Если сразу с места в карьер и о книге – в открытых источниках много информации о том, что вы очень долго обходили эту тему стороной и долго решались написать именно о семье, о вашей и о семье Иосифа Бродского, поскольку она наибольшая.

М.К.: Отчасти это может быть и так, но не совсем. Я не то что не решался – я не планировал писать вообще эту книгу, а когда уже начал писать, написал за год. Это, в общем-то, ситуация случайная, просто волей случая я сидел в кафе с одним известным петербуржским писателем, рассказывал о нашей семье, и в какой-то момент он предложил мне написать статью для своего журнала, где он был главным редактором. Я написал ему статью, журнал вышел, и после этого известное крупное издательство московское предложило сделать книгу. Вот и всё. То есть это ситуация совершенно случайная. В семье как-то очень деликатно относились к этой теме, и я в том числе. Но вообще действительно не было какого-то замысла, какого-то желания писать на эту тему. Но вот этот внешний импульс как-то нашел отклик, и уже в процессе работы над книгой я понимал, что в этом есть большой смысл. 

Корр.: Наверное, если говорить о семье, в контексте и вашего литературного труда, и биографии Иосифа Александровича Бродского, мы в первую очередь, говоря о его семье и о вашей, подразумеваем женскую линию. Это достаточно, наверное, литературная история, такая тесная связь между четырьмя сестрами и братом.

М.К.: Четыре сестры и брат, одна из сестер, мать Иосифа Александровича Бродского. Это действительно материнская линия, потому что родственников у отца, Александра Ивановича Бродского, не осталось после войны. И, соответственно, у каждого из представителей старшего поколения была своя семья, дети, внуки и так далее, такие ячейки, из которых наша большая семья и складывалась и жила какой-то общей жизнью. 

Корр.: Меня очень зацепило описание дома, того самого дома-коммуналки во дворце. И, если честно, оно настолько живо, вкусно и интересно, что хочется прямо сейчас взять и стремглав помчаться в Петербург. Расскажите, пожалуйста, об этом доме.

М.К.: Да, мы жили в этом дворце. Место, конечно же, уникальное. «Дом со львами» знаменитый, на Исаакиевской площади, дворец князей Лобанов-Ростовских. На одном из этих львов сидел Евгений из «Медного всадника» во время наводнения. И книгу я начинаю с того, что я родился и вырос во дворце, следует добавить – в большой коммунальной квартире. 

Корр.: Питерские коммуналки – это, в принципе, особая такая жизнь, особенно если они в центре. И в тот период времени они и населены были очень интересными людьми. Насколько я помню, одним из ваших соседей был Владимир Уфлянд.

М.К.: Да, это замечательно, что вы эту тему подняли, потому что когда заходит речь о воспоминаниях, тем более о таких людях, как Иосиф, всё как-то сразу концентрируется на этом, а контекст, пространство жизни остаётся немножко за кадром. В то же время это очень интересно. И это был целый мир этих квартир в центре Ленинграда. Я не знаю, как сейчас передать это людям следующих поколений, потому что это надо было видеть. Это были фантастические совершенно пространства в каких-то дворцах, с мебелью одновременно антикварной, вещами, которые могли стоять в музеях, и тут же с какими-то фанерными шкафчиками, с какой-то невероятной геометрией.  Но это всё слова, не передать какой-то особенный дух, какую-то особенную атмосферу. Это, собственно, и был Ленинград того времени. То есть это вещи связанные – люди и пространство. И люди там жили необычные. Представьте восприятие мира такого ребенка, меня, когда я знал, что у меня дядя – гениальный поэт, а за стенкой жил Володя Уфлянд, он жил не просто в одной квартире со мной, он жил просто за стенкой, великолепный ленинградский поэт. И к кому в гости ни придешь – там дядя-кинорежиссёр, тетка-актриса. Мне казалось тогда, что весь город состоит из таких людей. Не только профессии важны, а содержание, наполнение этих людей. Они были все очень интересные. 

Корр.: Это же та атмосфера, в которой волей-неволей станешь частью всего этого. Ты сам начнёшь в нее вливаться. Как можно не писать стихи в такой атмосфере? Свои первые стихи вы показывали дяде. Обычно взрослые люди, когда им приносишь первые «замаранные странички» с не очень хорошими рифмами, они, как правило, такие назидательные и серьёзные, разговаривают с тобой с небольшой ступенечки. Как с вами разговаривал Иосиф? 

М.К.: Я начинал с какого-то подражательства бардам, а не ему.  Его стихи даже в нашей семье не лежали где попало. За его книгу можно было получить уголовный срок. У нас была дома книжка, стихотворения и поэмы, ее прятали в шкафу. Даже Мария не держала её у себя дома, потому что боялась. Она отдала эту книгу моей бабушке. Когда мне дали её прочитать, весь мой мир перевернулся. Это было глубочайшее переживание, после которого я стал писать совершенно по-другому. Потом уже, когда у меня накопился какой-то объём стихов, я ему позвонил, и он сразу откликнулся. Вообще у нас в семье были хорошие отношения. Когда мы встретились по этому вопросу, старшинства не было совершенно. Было ощущение, что встретились два поэта для того, чтобы заниматься анализом и оценкой стихов. Он прочитал сразу же мои стихи. Сказал, что хорошо, а что не очень. Когда мы встретились в следующий раз, было очевидно, что он прочёл все мои каракули, написанные от руки. Далее пошёл уже очень серьёзный разговор о поэзии. 

Корр.: Вокруг Иосифа Александровича всегда были разные люди. Мы много знаем про ссылку, про то, как он преподавал, когда уезжал, о Венеции, о Нью-Йорке, но мы почти ничего не знаем про семью. Получается, что есть мир, в котором Бродский поэт, а есть мир, где он муж, брат, дядя, племянник, про который нам ничего не известно. Почему так? 

М.К.: Интересный вопрос. Отчасти ответ простой – друзья писали о том, в чём они варились. А среди членов семьи не оказалось человека, который смог бы об этом написать. Это одна из причин. Возможно, есть какие-то другие. Когда я писал книгу, я об этом не думал. Но, когда ее издали, начались распространение и творческие вечера, выяснилось, что это абсолютно новая информация. 

Корр.: Момент отъезда Иосифа как-то обсуждался? Как это было? 

М.К.: Ситуация, когда его вызвали и предложили уехать, была совершенно неожиданной и шокирующей. Возможно, произошла какая-то переоценка ситуации. Для всех родственников это, естественно, был шок. Многие из нас, особенно молодёжь, узнали в самый последний момент. Когда мы общались насчёт стихов, он давал мне свои книги из библиотеки. Я даже не успел ему их вернуть. Это был как разговор, оборванный на полуслове. Человек исчез и все. Для родителей это было довольно сильное потрясение. 

Корр.: Он уезжал в июле 1972 года. Тогда он ещё таил надежду, что родителей заберёт. 

М.К.: Они перезванивались примерно раз в две недели. Родители всегда очень ждали этого звонка. Были такие ситуации, например, когда Мария узнала, что у него была операция на открытом сердце, по радио. Начала срочно писать письма Брежневу. Ей отказали с довольно издевательской формулировкой. Она попросила визу в Америку, а ей ответили, что Бродского нет в Америке, он в Израиле. Когда умерла мать, он не мог получить разрешение на въезд в страну на похороны. То же самое было с отцом. Наверное, он стал больше задумываться о том, что есть где-то родственники, после смерти родителей. Он так же разговаривал раз в две недели по телефону со своим двоюродным братом.  

Корр.: После получения Нобелевской премии, отъезда в Штаты, виделись ли с ним члены семьи, оставшиеся поколения в Петербурге? 

М.К.: В 1995 году на встречу к нему ездила Лиля, жена Михаила Рудкиса. Есть даже фотография, которую она сделала. Они пообщались. И всё. Больше никто не видел. 

Корр.: Семья была большой и дружной. А сейчас как?

М.К.: От семьи сейчас мало что осталось. Старшее поколение давно ушло. Среднее поколение, к которому относился Иосиф Бродский, тоже сократилось наполовину как минимум. Следующие поколения разлетаются. Многие далеко за границей. С теми, кто здесь, я общаюсь регулярно. 

Корр.: Насколько я знаю, у Иосифа Александровича трое детей. С ними вы поддерживаете связь?

М.К.: Я даже не знаком с ними, но предпринимал попытки познакомиться. Я знаю, что на 75-летний юбилей Анну-Мари познакомили с Андреем Басмановым. Это делалось для камеры. Я не сторонник таких ситуаций. Я был очень рад, что туда не пошел. 

Корр.: Теперь вам еще предстоит увидеть Норинскую и тот дом-музей, который там создали. Вы имели опыт общения при подготовке материала  книги с тем, так назовём его, фан-клубом - достаточно активным движением, которое сейчас там занимается сохранением наследия? 

М.К.: Сейчас мне очень интересно туда попасть и познакомиться с теми людьми, которые делали музей. Это будет интересно. 

Корр.: Михаил Яковлевич, спасибо вам большое за интересную беседу. Напоминаю, у нас в гостях был писатель, поэт, психолог и дизайнер Михаил Яковлевич Кельмович. 

М.К.: Спасибо. 

Нашли ошибку? Выделите текст, нажмите ctrl+enter и отправьте ее нам.