Театр «PG project»: «После Архангельска мы больше не хотим играть под крышей!»

Герой Франца Кафки — коммивояжёр Грегор Замза — просыпается и обнаруживает, что он превратился в страшное насекомое. Экзистенциалист Кафка и сам крепкий орешек: анализировать его произведения непросто. Но если его книга стала основой для пластического и почти немого спектакля, то пиши пропало: разобраться без экспертов будет тем более трудно. Разгадать коды посланий, зашифрованных в спектакле «Превращение», ИА «Регион 29» помогают его режиссёр Сергей Медведев и хореограф Наташа Беспалова.

— К созданию «Превращения» вы приступили в начале 2016 года, а ведь это довольно большой срок для подготовки одного спектакля. Что заняло больше всего времени?

Сергей: Вначале мы подумали провести work in progress (показ незавершённого произведения), чтобы понять, в правильном ли направлении мы двигаемся. Но так как оказалось, что в России, в принципе, нет фестивалей незаконченных работ, мы решили сделать свой. Так его и назвали — «Work in progress». Помимо нашего, на нём были показаны отрывки из четырёх спектаклей.

Кроме того, много времени занял выбор музыки. Мы сменили трёх или четырёх композиторов. Сначала хотели замахнуться на авторскую музыку, потом думали, что должны быть какие-то странные инструменты, затем решили обратиться к классике. Но не в чистом виде, а в интерпретации Леры Авербах (композитор и пианистка).

Бадлон как хитиновый покров

— Костюмы к постановке вам сшила петербургский дизайнер Нелли Недре. Как состоялось ваше сотрудничество?

Сергей: Было несколько вариантов костюмов. Если в «Чуме» мы с Наташей были вдвоём, то в «Превращении» мы сразу поняли, что сценографией и костюмами должны заниматься другие люди. Изначально поработать с Нелли Недре предложила Наташа.

Наташа Беспалова: Наше сотрудничество началось прошлым летом: с неё были вещи, с нас — тела. Мне, как танцовщице, было очень удобно двигаться в её одежде. И когда мы начали готовить «Превращение», оказалось, что её простые материалы, чётки линии — это то, что нам нужно. Специально для нас всех были специально разработаны бадлоны (водолазки по-питерски) с эффектом второй кожи. Это очень важно, потому что для нас напрямую является отсылкой к произведению. И на «Work in progress» было очень приятно слышать от людей вопросы: «То, что это смотрелось, как хитиновый покров, это так задумано?».

Микросюр человека

— Наверное, как и с «Чумой», в «Превращении» связь с первоисточником будет не очень тесной? Произведение просто служит отправной точкой?

Сергей: В «Превращении» мы потеснее соприкоснулись с произведением. Если «Чума» на нас просто произвела глубокое впечатление своей атмосферой, то из «Превращения» мы всё-таки взяли за основу героя и его взаимоотношения с другими людьми, а не просто ощущение кафкианского абсурда. Мы рассматриваем взаимоотношения мужчины и женщины, сына и матери, сына и отца, брата и сестры. Нам была интересна не столько атмосфера, столько то, что происходило конкретно с Грегором Замзой.

— То есть, вы, Сергей, — это Грегор, или вы все — Грегор?

Сергей: Второй вариант.

Наташа: Понятно, что централизация героя присутствует, и когда на площадке находится мужчина, очевидно, что Грегор — это он. Но он — это его физическое воплощение. А если копаться в истинности человека, то в каждом есть и мужское, и женское. Поэтому все остальные герои, которые находятся на площадке, — части его внутреннего мира и мира внешнего, это вообще всё, что с ним происходит — происходило и будет происходить. Вокруг него выстраивается некий микросюр — то, что он визуализирует в своих четырёх стенах.

«Здесь мы дали больше тела»

— Как происходила проработка образов и хореографии?

Наташа: Как хореографу мне захотелось поработать с физическими ощущениями человека: тошнотой, головной болью, нездоровой эйфорией… Это не очень красиво, это странно, но мы же все так или иначе это испытывали. Мы брали конкретные состояния человека, и на них накладывались движения. К примеру, движения, которые рождает моё тело при тошноте. И, кстати, поэтому, возможно, процесс нашего превращения получился таким трудоёмким и слегка подзатянутым. Ведь размышления о своём «я» и своих состояниях — это сложнее всего. Мы очень много общались на темы личного, у нас было много разговорных репетиций.

Сергей: У нас было очень много тестов — мизансценических, физических. Сцены видоизменялись: порой я говорил Наташе, что это вообще не то, что мне нужно, а порой — что это слишком то, что нужно. В «Чуме» было очень много психологии, но меньше тела. А здесь мы дали больше тела. Но не скажу, что психологии меньше. Это была проверка для всех. Мы отрабатывали по несколько вариантов с художником по костюмам и сценографом.

Наташа: И до сих пор продолжаем пробовать! Мы никогда не оставляем продукт в статичной форме, всегда придумываем что-то новое.

Сергей: Фестиваль для нас тоже станет тестом. В прошлом году, когда мы вернулись, мы поняли что вариант «Чумы», сыгранной в Архангельске, был идеальным. На премьере «Превращения» в Петербурге зрители смотрели на нас через плёнку: ощущение замкнутого пространства показалось нам интересным. А на фестивале мы будем играть в открытом пространстве и посмотрим, как это работает.

«Работа начинается от кончика мизинца»

— Какой реакции вы хотели и хотите добиться от зрителей?

Наташа: Мы хотели, чтобы зритель присматривался, приглядывался. Чтобы зритель мучился, копался в мелочах, как в бисере. Этот спектакль рекомендуется к просмотру на близком расстоянии: там работа начинается от кончика мизинца! Нужно рассматривать буквально всё. Работа фаланги издалека ведь не будет видна. Здорово, что здесь у людей есть прекрасная возможность приблизиться вплотную.

— Вы пытались эту метаморфозу Грегора как-то объяснить себе? Почему, как это произошло, и произошло ли?

Сергей: Мы все объясняем себе это по-своему. Я попросил актрис написать мне письма: как они видят произошедшее с трёх позиций — читательницы, танцовщицы или просто человека. И настолько разные были у них мнения! Что произошло и произошло ли вообще? Случилось ли это с самим Кафкой? Ведь, как мы знаем, он очень много писал про себя в своих произведениях. Варианты, которые предлагали актрисы, — колоссальны: от душевной болезни до ухода близкого человека. И всё это мы применяли. Мы с Наташей вообще давно отказались от постановки спектаклей по ремаркам.

— Наверное, в плане хореографии работать над этим сюжетом было очень интересно. У Грегора появляются эти многочисленные ножки, которые его не слушаются. В одном интервью вы даже говорили, что каждому из вас нужно было стать одной лапкой.

Наташа: Да! Первое, что я сказала девочкам, когда мы начали физическую работу: «По факту мы — никто. Мы все — он. И вроде бы никто». Каждый из нас является им: я могу быть его левой рукой. А, может быть, я даже не рука, а всего лишь мизинец. Или волосы на его голове. Мы должны были действовать, как единый организм, настолько быть одним телом, что, если отрубить кого-то, больно будет всем. Мы также работали с мотивом фантомных болей. 

Сергей: В спектакле есть три фронта наблюдения и оценки: то, что происходило у него в голове, как он себя видел, и как его видели со стороны. Я вспоминаю фильм с Евгением Мироновым: там очень чётко было сыграно, что в голове у человека происходит одно, а видит он совершенно другое.

— А как то, что тело не подчиняется герою, нашло отражение в хореографии?

Наташа: Практически месяц мы проработали с одним тренингом, участник которого как бы спит, хочет бежать, но тело ему не подчиняется. Ведь эти состояния, когда хочешь что-то сделать, но не можешь, преследуют нас на протяжении всей жизни. Человек хочет подняться по служебной лестнице — но не может, хочет вырваться откуда-то — не может. С погружениями в эти состояния у нас чуть ли не до депрессий доходило: приходилось обнуляться, переходить на какие-то другие сцены. Над такими состояниями очень тяжело думать, особенно, когда работаешь со своими жизненными ситуациями, которые реально с тобой происходили. Сложно, когда всё время по-больному.

«Фестиваль для нас стал источником вдохновения»

— В чём лично для вас, как коллектива, не специализирующегося на уличном театре, заключался смысл второй раз приезжать на фестиваль?

Сергей: Мне всегда архангельский фестиваль был интересен, и когда нас пригласили с «Чумой», я очень обрадовался и обещал ребятам, что будет круто. Самое главное, мы поняли, что «Чума» очень в улицу вписалась. Мы планируем побывать с ней на других международных фестах, и к ним мы увеличим количество декораций. Что касается второго раза, нам кажется, что Виктор Петрович заинтересован в том, чтобы фестиваль не имел формата: чтобы на нём были не только жонглёры и ходулисты. Мне очень нравится, что организаторы настолько открыты, что могут пригласить физический театр на уличный фестиваль.

Наташа: Мы становимся удивлением для публики, так как вроде не вписываемся, а улица становится удивлением для нас. Мы после Архангельска не хотим больше под крышей играть!

Сергей: Для нас фестиваль стал источником вдохновения. Мы думаем, что «Превращение» тоже поменяется с его помощью. Самое главное, что следующий спектакль — пока можно только сказать, что он будет по Пелевину, — мы планируем делать в формате «side specific» — не адаптированным к сценической площадке, не сделанным под одно место. Его можно будет играть где угодно: в холле гостиницы, под мостом, в общественном транспорте. Актёры тоже будут разные. Причём, если раньше мы соотносили своих артистов более с танцевальной, нежели драматической подготовкой, то сейчас нам будут интересны люди с хорошей физической подготовкой, но в первую очередь — люди. Наташа, например, заморочена на типажности. Если у человека большой нос, татуировка на лбу или слишком задёрнутый подбородок, то всё: он впишется, по крайней мере, в секунду спектакля.

Наташа: Я люблю работать от объекта, работать с человеком. Я вижу объект, а потом уже — его историю. А Серёжа сначала придумывает историю, а потом ищет подходящего человека.

Ближайшие показы «Превращения»

21 июня, 20:00 — площадь перед театром драмы;

22 июня, 20:00 — площадь перед театром драмы.