Кинорежиссёр Дарья Виолина: «Сталин не заслуживает ни памятников, ни памяти»

Документальная лента «Дольше жизни» собрала полный актовый зал Добролюбовки. После показа кинорежиссёр — сама внучка политической заключённой — пообщалась со зрителями.

Подлинный патриотизм

— В наше время «на знамя» патриотизма порой поднимают имя Сталина, как символ «сильного государства». С чем могут быть связаны такие настроения?

— Если отвечать коротко, то индустриализацию в стране, где тридцать миллионов человек сидит в лагерях, было проводить проще, чем если бы они просто ходили на работу. Заводы, каналы, города, дороги — построены на костях. Ягринлаг, на месте которого стоит ваш Северодвинск — яркий тому пример. Так что Сталин не заслуживает ни памятников, ни самой памяти.

Более того, наша власть должна была давно назвать этот режим преступным, как это было сделано в Германии. Это не убавило бы патриотизма, но добавило бы ясности в головы людей. То, что сейчас происходит, как расколото сегодня общество — это вина большого количества разных руководителей, которые до сих пор не решились назвать вещи своими именами.

Быть патриотом — не значит рассказывать, что в стране всё было потрясающе, размахивать флагом и говорить, как мы любим страну. Быть патриотом — значит знать историю своей страны. В том числе, и историю ГУЛАГа. Знать — чтобы сделать для себя вывод: хочу я, чтобы нечто подобное вернулось, или нет?

— Дарья, когда Вы занимаетесь этой темой, чувствуете себя участницей какого-то общественного движения? Или Вы — одиночка?

— Не чувствую и не принадлежу ни к какому общественному движению. Я бы, может, и присоединилась, но пока не нашла для себя подходящего. Лично я являюсь умеренно коллективным человеком, и, хотя люблю общаться, как-то не тянуло меня в большие коллективы. Единственный большой коллектив, который я полюбила, не являясь его членом — это Преображенское православное братство. Они делают много для сохранения исторической памяти.

Сейчас они планируют проводить всенародную акцию национального покаяния. Это — совершенно не призыв найти виноватых и кого-нибудь осудить. Наоборот, это призыв к примирению, но примирению — через признание того, что революция принесла очень много беды в нашу страну. Самой разной беды, я сейчас говорю не только про ГУЛАГ.

А трудиться над этой темой надо каждому на своём месте. Мы про Сталина всё сказали в своём фильме. Мы умеем делать кино, это наша профессия, поэтому мы в своих фильмах (телесериалы «Московская сага» и «Тяжёлый песок», документальные фильмы «Мы будем жить!» и «Дольше жизни») об этом говорим, и стараемся фильмы доносить до зрителя. Кто-то пишет книги, кто-то делает выставки, кто-то открывает мемориалы, кто-то преподаёт в школе или институте и рассказывает там об этом.

Фото Андрея Подорова.

Памятник народу. Каким он будет?

— Дарья, собрать единомышленников по установке памятника Сталину, в известном смысле, проще. Есть конкретная фигура: узнаваемая, «яркая». В то же время по стране стоят «соловецкие камни». То есть, формально памятники есть, но они безликие. Каким может быть памятник тому времени и народу в нашей стране? И как собрать единомышленников вокруг этой идеи?

— Нет конкретно какого-то одного человека, который стал бы олицетворением всех жертв, принесённых народом. Что касается такого памятника, я с замиранием сердца жду его открытия в Москве. В этом году, 30 октября, на углу Садового кольца и проспекта Сахарова. Это довольно известное место в столице, не где-то во дворе. Делает его скульптор Георгий Франгулян, до этого он поставил в Москве же замечательный памятник Иосифу Бродскому.

Но и к «соловецким камням» приходит всё больше народу. Я бываю постоянно в Москве, когда читают официальные списки НКВД, где названы только расстрелянные. В последние годы, вы не можете себе представить, как эта очередь разрастается! Раньше выдавали каждому прочесть по десять фамилий. Происходит это 12 часов подряд без единого перерыва, с 10:00 до 22:00. В этом году тебе давали листочек с двумя фамилиями, чтобы дать возможность всем пришедшим успеть прочитать. Вот с этими двумя фамилиями мой сын стоял четыре с половиной часа. Но и после 22:00, когда, согласно официальным условиям, выключили динамики и свет, люди стояли до часу ночи, и продолжали тихо читать имена расстрелянных в полной темноте, под мокрым снегом.

И эта очередь, надо сказать, невероятно помолодела. Я думаю, в каком-то смысле это связано с общим настроением в стране, с некой тревожностью. Есть определённое количество людей в России, которые не хотят, чтобы такое время вернулось. Десять лет назад нам казалось, что можно не приходить — это и так не вернётся. Всё про это уже сказано, и никогда к этому возврата не будет. Сегодня такого ощущения у многих уже нет, поэтому всё больше и больше людей туда приходят, и хотят каким-то образом свой вклад внести. Нас, таких людей, не сто человек, и не двести. Нас — миллионы. Просто в масштабах страны эта прослойка получается довольно узкой.

— Какие уроки наши современники могут извлечь из истории? И какой резонанс Вы хотели бы видеть от ваших фильмов?

— Я хочу, чтобы уроком истории в нас стала ненависть к тоталитарному режиму. К любому тоталитарному режиму: он может называться коммунистическим, фашистским — каким угодно. В стране, где всё время открывают памятники Сталину, и всё время об этом говорят, опасность появления тоталитарного режима сохраняется. И становится всё более и более реальной.

Мне бы хотелось, чтобы человечество, в качестве урока, больше не пожелало миллионных человеческих жертв. И чтобы была ясность, что никакие экономические, военные или политические успехи той или иной страны не могут быть оправданы человеческими жертвами.

По части фильмов, мне бы очень хотелось, чтобы зрители полюбили наших героев. Чтобы фильмы стали «точкой отсчёта» для кого-то, и я знаю, что так уже случалось.

Фото Андрея Подорова.

Современное мифотворчество

— Дарья, скажите, пожалуйста, чем, на Ваш взгляд, мотивированы современные попытки ставить памятники Сталину? 

— По большому счёту, я не понимаю, с чем это связано. Если рассуждать «прикладно», то это — дешёвая конъюнктура отдельных политических партий или деятелей. Геннадий Зюганов, к слову, с ним я довольно близко знакома, он — разумнейший человек, и ни во что такое не верит. Но выбрана эта ниша другими представителями партии для достижения каких-то своих целей. Дешёвая конъюнктура, которая, к сожалению, приживается в умах наших современников.

Общество катастрофически расколото, а власть никак не помогает его «склеить», хотя ещё можно, и очень нужно это сделать. Власть устами пропаганды, которыми она прекрасно пользуется, может перестать давать слово людям, которые вопят про «сильную руку, Сталина и индустриализацию». Ведь в России есть определённое количество людей, которые знают правду, и их невозможно переубедить. А огромное количество людей вообще ничего не знает, особенно если речь — о молодой аудитории.

Как это работает? В этом году 9 мая я была совершенно потрясена, увидев на всех федеральных каналах в новостях большие, парадные, красочные сюжеты о том, как люди с детьми идут к могиле Сталина, и возлагают цветы. Тем временем у Соловецкого камня 30 октября уже больше 20 лет читают имена уничтоженных людей. Об этом никогда не говорится ни в одном новостном сюжете, а это — официально признанный, не запрещённый день. Кроме того, в России госзаказа на создание художественных и документальных фильмов о репрессиях нет, и в ближайшее время, судя по всему, не будет. 

Простой пример. В Казахстане день памяти жертв политических репрессий — 31 мая. Так вот по указу президента Назарбаева каждый год за неделю до этого дня 70 процентов рекламы со щитов в крупных городах снимают. И на всех них размещают напоминания о дне 31 мая. И каждый год в новой точке этой республики (а она при Сталине вся была как одна гигантская «зона») открывают очередной музей памяти жертв репрессий. И там люди об этом помнят.

Изживать страх

— Недавно, беседуя с дочерью безвинно расстрелянного в январе 1938 года в Архангельске человека, я столкнулся с таким фактом. Официально реабилитирован её отец был в 1957 году, а семье сообщили об этом только в 1994-м. То есть, сообщили уже только детям, жена умерла много раньше. Я так понимаю, что подобное происходило в массовом порядке. На ваш взгляд, Дарья, откуда появился этот зазор времени между 57-м и 94-м годами? 

— Этот зазор был обеспечен тотальным страхом, который жил в людях. А также тем, что очень трудно было что-то узнать. «Оттепель» хрущёвская была довольно короткой. Лагерные зоны ещё повсюду виднелись, и все эти понятия: вольнонаёмные, ссыльные, и все эти люди были живы. Никаких «дел» получить на руки было невозможно. В 90-е стало относительно просто, а сегодня — опять усложнилось, хотя ещё можно успеть.

Приход к власти Хрущёва в этом смысле сделал неимоверно много. И 20-й съезд партии в 56-м году, и последовавшая за ним реабилитация. Те, кто тогда был освобождён, смогли вернуться домой, устроиться на работу, их семьи перестали считаться «врагами народа». Но страх у этого поколения невероятный был. Нельзя их винить, но это они не могли изжить в себе до конца дней. Более того, я думаю, генетически он многим детям был передан.

Я выросла с бабушкой, которая прошла сталинские лагеря, она дома нам, слава богу, рассказывала правду, и я всё об этом знала. Но при этом она, тысячу раз рассказывая, повторяла, чтобы я никогда и нигде об этом не говорила. У меня в семье об этом говорили, а в огромном количестве семей об этом вообще ничего не знали. А те, кто жил с печатью сына или дочери «врага народа» — так настрадались и столько испытали лишений, что и не хотели передавать эту память своим детям, чтобы не мешать им учиться, делать карьеру.

Но сейчас этот страх надо преодолевать. Надо возвращать правду из забвения, передавать её другим людям.