Сенатор Клишас: «С санкциями мы можем жить, сколько бы они ни продолжались»

Сенатор получил мантию почётного доктора САФУ за вклад в развитие юридического образования в нашем регионе. Эксперт по конституционному праву также выступил с открытой лекцией по теме «Социальное государство» и ответил на вопросы ИА «Регион 29».

Фото Артёма Келарева

— Андрей Александрович, начнём с главного и простого: в чём смысл работы сенатора? 

— Поясню для начала, почему у нас двухпалатный парламент —  Государственная Дума и Совет Федерации (СФ). Совет Федерации — единственный высший орган государственной власти, который по Конституции не имеет сроков полномочий. Президента, Государственную Думу избирают на определённый срок, Правительство слагает полномочия перед вновь избранным Президентом, уполномоченный по правам человека, генеральный прокурор назначаются на определённый срок. Но Совет Федерации действует постоянно.

В СФ ежегодно, по мере того, как в регионах проходят выборы глав, и выборы в законодательное собрание, идёт естественная ротация, обновление состава. Но нет ни одного момента времени, когда бы СФ не функционировал. Это объясняется его полномочиями: вопросы войны и мира, существенные кадровые вопросы, связанные с формированием высших судебных инстанций, — это вопросы СФ. Сенаторы обеспечивают стабильность, в определённом смысле преемственность, непрерывность функционирования органов государственной власти.

Бывают чрезвычайные ситуации: например, необходимость использования вооружённых сил за пределами России, будь то Украина или Сирия. Совет Федерации как раз использует свои полномочия. Многие уже считали, что эти полномочия спящие. Но на самом деле СФ собирается и принимает то или иное решение.

Фото Артёма Келарева

Нужна ли нам вторая Госдума?

— Почему сенаторов не выбирают как депутатов?

— Государственная Дума — это демократия населения, избирателей. За последние годы сформировалась достаточно устойчивая партийная система: по крайней мере, четыре парламентские партии получают поддержку избирателей и проходят в Госдуму от одного избирательного цикла к другому. Совет Федерации — это демократия субъектов РФ. Почему я всегда выступал против прямых выборов членов СФ: фактически мы, так или иначе, проходим выборы.

Чтобы сегодня стать членом СФ надо либо с губернатором идти в связке на выборы, либо надо избираться в законодательное собрание региона и дальше тебя уже могут делегировать. Давайте представим себе, что сенаторов избирают напрямую как депутатов Госдумы, к чему это приведёт?

Это немедленно приведёт к тому, что в СФ появятся партийные фракции. Появится ещё одна Госдума. Нужна она нам? Скорее всего — нет, потому что в центре внимания членов СФ помимо вопросов федерального значения находятся интересы регионов, а интересы регионов не должны быть подчинены тем или иным конъюнктурным партийным фракционным интересам, которые, безусловно, довлеют над Государственной Думой в силу её политической конструкции, как одной из палат Федерального Собрания.

Неприкосновенность Конституции

— Как вы полагаете, насколько приемлемо менять Конституцию в связи с реалиями времени? 

— Есть две крайности. Одна — когда Конституцию меняют непрерывно. Мы, к сожалению, такую ситуацию помним. Это так называемый период конституционной нестабильности, когда съезд народных депутатов чуть ли не «с голоса» принимал поправки в Конституцию, что спровоцировало кризис 1993 года, который привёл к тому, что Борис Ельцин совершил государственный переворот. 

Хорошо, что у Президента хватило мужества и политической зрелости, чтобы сразу попросить население разрешить этот конфликт. Был предложен новый текст Конституции и люди проголосовали за него на референдуме. Этот референдум стал естественным выходом из конституционного клинча, в котором оказалась страна. 

Менять Конституцию под злобу дня очень плохо. К Конституции должно быть особое уважительное отношение и процедура её изменения не должна быть простой. Другая крайность состоит в том, что Конституция понимается как памятник эпохе. Иногда говорят: «Не трогайте Конституцию, не прикасайтесь и не меняйте». В этом случае Конституция перестаёт быть живым нормативным актом. 

Конституция — это основной закон государства. Но не потому, что она только самые важные вопросы регулирует, а потому что содержит нормы всех отраслей права. Поэтому, если у нас меняется жизнь, складываются новые правоотношения, появляются новые явления в экономике, социальной сфере, культуре, то Конституция должна иметь механизм ответов на вызовы, которые посылает ей общество. Эти ответы — и есть изменение текста.

Вот появилась необходимость объединить высшие судебные инстанции и получить единый Верховный Суд — мы это сделали. Появилась необходимость усилить ответственность Правительства перед парламентом — мы это сделали.

Конституцию можно менять, но это очень ответственное политическое решение, которое в первую очередь должно быть основано на общественном запросе. Такой механизм есть.

Фото Артёма Келарева

Права и свободы

— Говорят, что россияне мало интересуются юридическими вопросами, и вообще им присущ правовой нигилизм. У вас есть рецепты преодоления этого явления? 

— Правовой нигилизм — проблема не только нашей страны. Чтобы сказать о причинах этого явления нужно пояснить, что такое правовое государство. И это не государство, в котором не нарушаются права и свободы граждан, вы такого государства не найдёте нигде и никогда. Больше всего юристов, по-моему, в США. Раз там такое количество юристов, значит, нарушения прав там происходят или люди, по крайней мере, считают, что их права нарушаются.

Когда мы живём нашей обычной жизнью — ходим на работу, общаемся с друзьями, покупаем что-то в магазине, ездим в отпуск — мы постоянно сталкиваемся с огромным количеством контрагентов. И зачастую нарушения наших прав — это не действия государства, а действия наших соседей, коллег, работодателей. Так вот правовое государство — это государство, в котором эффективно действуют механизмы восстановления нарушенных прав.

Когда это механизмы неэффективны, когда их нет, люди перестают верить в эти процедуры, появляется правовой нигилизм. Человек понимает, что нет нормального пути восстановления его собственных прав, он не может доказать свою правоту. Тогда человек начинает отрицать правовую систему, её инструменты и пытается решать вопросы иным способом — «по понятиям» договориться.

Задача  государства и законодателя — создавать механизмы восстановления нарушенных прав.  И чтобы они работали эффективно. Это единственный способ бороться с правовым нигилизмом. Запрос должен идти снизу, но отвечать должно государство, парламент в первую очередь.

— Насколько, на ваш взгляд, остро стоит проблема нарушения прав человека в России? 

— Безусловно, очень остро. И этого не нужно скрывать. Но и этот вопрос актуален для большинства развитых стран мира, которые мы называем странами старой демократии, традиционной демократии.

В марте я выступал на заседании Венецианской комиссии (консультативный орган по конституционному праву, созданный при Совете Европы). Я был свидетелем обсуждения ситуаций во многих странах. Очень остро стоял вопрос о нарушении прав и свобод людей в Польше. В Соединённых штатах тоже остро стоит этот вопрос.

Я, например, не могу себе представить, чтобы в России людей могли без суда по сути дела хватать, заключать в тюрьму, не пускать к ним адвокатов и говорить, что у нас есть обоснованные подозрения, что они террористы. Представьте, если бы у нас в парламент внесли бы такой закон. Либеральная оппозиция кричала бы, что мы людоеды и так далее. Но в США это есть. А в Евросоюзе есть тайные тюрьмы ЦРУ или были во всяком случае.

Вопрос прав человека — актуальный. Это подтвердила недавняя сессия Совета ООН по правам человека в Женеве, где я участвовал в панельной дискуссии от России. Это подтверждает практика Европейского суда  по правам человека, практика Конституционного Суда РФ. Но я не вижу в этом ничего страшного. Потому что права и  свободы  человека в нашей голове существуют исключительно в субъективном восприятии. И зачастую то, что мы считаем нарушением собственных прав, таковым не является, и мы часто распространяем свои права на права соседей, друзей, родственников.

Поэтому важно одно — существует ли механизм восстановления нарушенных прав и доверяем ли мы этим механизмам. А права и свободы ещё долго будут в центре внимания юристов и государства. И я уверяю, что и с точки зрения приоритетов президентской власти эти вопросы постоянно находятся в центре внимания.

Фото Артёма Келарева

Искусственные проблемы

— Что делать, если человек сталкивается с произволом правоохранительных органов, правосудия? 

— Обжаловать и, если надо, дойти до самых высших инстанций. Если вы считаете, что ваши права нарушены, вы должны использовать все механизмы, которые вам предоставляет государство.

Во-первых, у нас есть суды, и можно дойти до Верховного Суда. У нас есть Конституционный Суд РФ, и он очень часто удовлетворяет решения, которые, казалось бы, уже невозможно «перерешить», поскольку они в Верховном Суде нашли своё подтверждение. Есть международные правовые механизмы. Но не нужно забывать о наших институтах — уполномоченный по правам человека, по правам ребёнка, предпринимателей. В конце концов, вы всегда можете обратиться в парламент — в федеральный или депутатам законодательных собраний. Они обязаны рассмотреть ваш вопрос и не просто отправить вам отписку, а принять участие в том, что беспокоит человека. Используйте все механизмы, которые предоставляет вам государство, и вы найдёте правду, будьте уверены.

— Вам что-то мешает в законотворческой деятельности?

— Мешает. К сожалению, очень много законов выносятся на злобу дня. Это большая проблема. Но я понимаю, что парламент — это и политический орган и это, наверное, неизбежно. К этому спокойно нужно относиться. Но вал таких законов (особенно в периоды значимых политических кампаний — выборов в Госдуму, например,)  оттесняет общественно важные вопросы, актуальные для развития экономики, политической системы, защиты прав и свобод человека. Зачастую в парламенте мы вынуждены двигаться, исходя из проблемы, искусственно создаваемой СМИ.

— Например?

— Недавно был массированный вброс компромата в отношении генерального прокурора, который ничем не закончился, но от парламента требовали расследований. Потом появилось пресловутое «панамское досье». И в Москве это стало центром политической дискуссии. До сих пор огромное количество запросов СМИ приходят в парламент по «панамскому досье».

Я представляю в СФ Красноярский край. Приезжаю в регион, веду приём население и ни один человек у меня не спросил ни про генпрокурора Чайку, ни про «панамское досье». Спрашивают о проблемах региона, ЖКХ, о том будет или нет повышение пенсионного возраста, интересуются, почему растут цены на продукты, особенно в районах Крайнего Севера. Это вопросы, которые непосредственно влияют на качество их жизни. 

Обязанность парламента в том и состоит, чтобы качество жизни людей улучшалось. Для меня очень существенно, что сегодня мы создаём такие механизмы. Например, через тот же Совет законодателей, где собираются законодатели со всех регионов. Где реальная региональная повестка становится повесткой федеральной. А если вы находитесь только в Москве, читаете только столичную прессу, общаетесь с политическим бомондом, то повестка будет существенно отличаться от той, которую вы привезёте из своего региона. Но механизмы, которые поднимали бы региональную повестку до уровня федеральной, пока ещё работают недостаточно хорошо.

Поэтому вместо того, чтобы заниматься тем, что беспокоит твоих избирателей, жителей регионов, мы вынуждены реагировать на шелуху, которая искусственно создаётся и которой пытаются нагрузить политическую повестку.

— Западные страны ввели против вас визовые и экономические санкции. Мешают ли вам санкции в жизни?

— В каком-то смысле — с точки зрения моего личного передвижения — да. Но я, например, в марте провёл в самолёте 70 часов. География моих поездок была такая: Куала-Лумпур, Сингапур, Гавана, Женева, Венеция. Италия — страна Евросоюза, которую я, вроде бы не должен был посещать, но проходило заседание Венецианской комиссии, мне пришлось ехать, и не было никаких препятствий.

Я считаю, что санкции больше мешают европейским политикам понимать реально ситуацию, которая складывается в России даже в контексте российско-украинских отношений. Секторальные санкции в первую очередь наносят нам вред, в меньшей степени — санкции персональные. Санкции мешают, но это не тот фактор, который позволил бы мне ставить вопрос о том, а не пересмотреть ли мне те или иные позиции.

Я думаю, с санкциями мы вполне можем жить, сколько бы они не продолжались.